Час перед началом работы (Вячеслав Горбачев)

Рассказ о главном маркшейдере

I

Стоял февраль. Середина зимы, а по улицам Москвы люди шли с зонтами. Василий Гаврилович рассеянно смотрел на них сквозь забрызганные дождем стекла автомобиля и думал, что по такой поре зонты были бы неудивительны разве что в Японии, пестрой и экзотической стране, где зонтами укрываются даже от снега.

Их "Волга", пропустив на перекрестке встречный транспорт, дождалась зеленого света и мягко тронулась с места. Только теперь, собравшись с мыслями, Василий Гаврилович заметил, что таксист, молодой парень, вел машину очень легко. Он как будто и не работал, а отдыхал за рулем. Спокойно выжимал педаль сцепления, мягко переключал скорости и плавно "газовал", довольно свободно вписываясь в напряженный строй и ритм движения на дороге. Видно было, что нервы у него крепкие, да и в руках сноровка. Только курносый нос слишком задран кверху, дабы не показать, понял Василий Гаврилович, что он тяготится своим пассажиром.

Рис. 76. Фрагмент оформления станции 'Пушкинская'

Василий Гаврилович припомнил, как шофер пытался заговорить с ним, но он буркнул в ответ что-то коротко и невпопад, тот и замолчал. Действовал согласно инструкции, хотя наверняка обиделся, но виду старался не подавать...

Тучи над городом, похоже, рассеивались, во всяком случае, небо с рассветом становилось выше. Незаметно как-то поднималось и настроение. Из дома Василий Гаврилович вышел нельзя сказать, что подавленный, но недовольный собой. Надя, жена, нездорова и оставалась дома одна.

- Пора бы мне проведать своих, узнать, как там дела... - осторожно намекнул он за завтраком.

Надя устало посмотрела на него, вздохнула.

Он спросил, может, ему лучше остаться, но она, видя, что он собрался уже, покачала головой.

- Ничего серьезного, так, голова что-то... - сказала ему. - Я только полежу немного...

Он и сам едва лишь оправился от гриппа. Встал, дня два походил по квартире как неприкаянный, и вот не выдержал, поехал. Надя эти дни была с ним. Хорошо, если только устала... Но она молодец: грипп не грипп - держится. Я, говорит, с тобой уже такой иммунитет выработала, что никакие эпидемии мне не страшны. Видно, правда: привычка - вторая натура. Они оба, когда на ногах, не считались с болезнями.

Она все прекрасно понимала. И то, что он не мог без работы, и то, что она не могла, не умела ему перечить в этом. И все же слабую попытку возразить, остановить, как считал он, обходным маневром, она сделала:

- Ты даже машину не вызвал, никого не предупредил... Подожди до завтра...

- Ничего, - сказал он, скрывая радость и чувствуя, что она уступает, - я такси возьму...

Единственное, что он мог, - поехать на час позже, к началу рабочего дня, но нетерпение, овладевшее им, было велико, оно словно жгло его изнутри, радовало самой возможностью очутиться на работе пораньше, посидеть спокойно, подумать о делах, полистать бумаги... Час тишины, до того как собирались сотрудники и в кабинете у него начиналась летучка, пролетал как миг. Но это был сладкий миг.

...От площади Ногина "Волга" без остановок проскочила до площади Дзержинского, здесь снова попали под светофор. Машина притормозила. "Дворники" с легким скрипом, как рукавом, стирали со стекла дождевые полосы.

За перекрестком высились темные, отделанные гранитом парапеты подземного перехода. На металлической стойке над парапетом буква М и серебристая стрелка указывали к метро. Люди стекались туда и уходили вниз. Пестрые зонты на мгновение вспархивали над их головами и складывались, как крылья бабочек.

Несколько лет назад, когда по Москве только начинали строить подземные переходы, они почитались почти за диво. А теперь привыкли - мелочь, кажется... Мелочь, но без них уже нельзя. Без них уже и город не тот.

- Что, - поворачиваясь к шоферу, спросил вдруг Василий Гаврилович, - здорово выручают подземники, а?!

Тот, как это бывает обычно с непомерно разговорчивыми людьми, легко прощающими мелкие обиды при первом же внимании к ним, сразу встрепенулся, заговорил так оживленно, напористо, весело, будто сам только об этих подземниках и думал. Но ведь незнакомые люди, в одно и то же слово они вкладывали разный смысл. Василий Гаврилович спрашивал о переходах, а водитель называл "подземниками" тех, кто строит и работает под землей.

Должно быть, шофер принял его за старичка-пенсионера, приехавшего из провинции. Очень уж подробно распространялся он о достоинствах и красотах "подземного царства". И скоростные трассы там, и станции, как сказочные дворцы - двух одинаковых нет! - и чистота такая, культура, как ни в каком городе...

- Я скажу вам так: вот понаблюдайте внимательно и сами увидите, что в метро люди совсем не такие, как на улице. Там даже буйные смирнеют! Отчего это?

Василий Гаврилович пожал плечами, сказал:

- Из уважения, наверное...

Шофер удивился:

- Правильно соображаете...

По его словам выходило, что представить Москву без метро невозможно. Василий Гаврилович поддакивал, хорошо понимая, что для юного, полного сил, а может, даже и влюбленного парня Москва без метро действительно немыслима. Зато сам он, если вспомнить Москву пятьдесят лет назад... Но напористый малый не дал вспомнить. Задел Василия Гавриловича совершенно неожиданной для него фразой:

- Я не знаю, кто придумал это метро, но, будь моя воля, я бы тому памятник поставил.

- Так уж сразу и памятник! - усмехнулся Василий Гаврилович.

- А что? - Шоферу его усмешка не понравилась.

- Да нет, ничего... - осторожно возразил Василий Гаврилович. - Наверное, тут не один человек постарался...

- А мне все равно! Хоть сто. Я бы всем поставил. Целую композицию... За такое дело не жалко.

- Нам направо, - подсказал Василий Гаврилович.

Он пытался вообразить себя в этой "композиции" - старика с теодолитом, - не получалось.

- Под арку, пожалуйста, - попросил он, а сам думал: добрая душа, прямо-таки ангел попался, а не водитель. Четверть часа вместе, а вот уже и памятник от него заслужил... Ехать бы и ехать с таким водителем прямо к пьедесталу...

Он слегка иронизировал над водителем и немножко завидовал ему, хотя особенных причин для этого не было. Просто, думал он, всегда приятно видеть рядом и заносчивую и счастливую молодость, особенно если сам ты этот возраст уже никогда не догонишь, на какой бы скорости ни рванул... Назад - невозможно. А вперед - слишком много там, после семидесяти, светофоров и ограничителей ждет тебя на каждом шагу...

Рис. 77. Одна из скульптур на станции 'Площадь Революции'

Он иронизировал и над собой, но если говорить серьезно, то в словах парня был знак признательности, выражение простой человеческой благодарности метростроевцам. Понимание было. И понимание это было дорого ему. Ведь не только же для разрешения транспортных развязок, проблем, но и ради будущих поколений начинали они строить лучшее в мире метро. И теперь лучшее, и тогда, еще полвека назад...

Прощаясь с водителем, Василий Гаврилович так и не признался, хотя подмывало осадить курносого, что он как-никак первостроитель этого города под землей, заметил только:

- А памятник, между прочим, поставлен, есть...

- Где?

- А само метро! Разве не так?

Парень хлопнул глазами раз, другой, рассмеялся, не то удивляясь пассажиру, не то соглашаясь с ним, и все-таки на своем остался.

- Это да-а... - протянул он. - Но я бы еще один поставил. Персональный...

II

...Бывает так, что и незначительный случай, след которого скоро теряется в суете повседневных дел, оказывается зацепкой к важному шагу. И если в жизни мы иногда не замечаем этого, то происходит это отчасти и потому, что далеко не всегда мы отдаем себе отчет в причинности наших побуждений - не той, очевидной для каждого, связи причин и следствий, а более глубокой, скрытой от глаз и доступной разве что внутреннему пониманию. Может быть, интуиции...

Словно бы мимоходом, мимолетно подумал об этом Василий Гаврилович. Не придавая значения. В конце концов, он не философ, чтобы забивать голову подобными рассуждениями. Существует живая реальность, есть объективные данные, необходимость и потребности дня, перспектива, наконец, - исходя из этого он и принимает решения. Сообразуясь с обстоятельствами и возможностями...

В сознании Василия Гавриловича как-то цепко соединилось и то, о чем он думал сейчас, и то, по чему стосковался за последние несколько дней: желание, пожалуй, даже жажда работы.

Телеграммы и письма, отчеты, всевозможные справки, заявления, приказы... - одним словом, бумаги, застрявшие на его столе, как вагоны случайно попавшего в тупик и выбившегося из графика поезда, ждали его решений. Иные наверняка были не первой срочности и далеко не первой важности, но могли быть и такие, от которых зависят судьбы людей, судьбы проектов, строек, и о рассмотрении которых частенько говорят, что это, мол, прерогатива высшего начальства. Замы таких бумаг стараются не замечать. Ну что теперь? На то и шапка Мономаху дана, чтоб сам думал.

Ответственности, как и работы, Афанасьев не боялся. Но он заметил за собой, что после долгих служебных отлучек сознание ответственности за принятые решения всегда обострялось. Тем не менее самые смелые из них он принимал чаще всего после возвращения из поездок. Командировки, встречи с новыми людьми, гигантский размах строек, задор и неуемная подчас энергия молодежи, с которой в поездках приходилось и жить и работать вместе, - все это не проходило для него бесследно. Он так и говорил:

- Ну вот, съездил, как будто причастился. Опять омолодил душу...

Надя, смеясь, перебивала его:

- Оно и видно! Подзарядили тебя там, как старый аккумулятор.

Он смеялся вместе с ней, не спорил. Он чувствовал себя помолодевшим и полным сил, замыслов. Но в его годы поездки давались уже не так легко. Перескочил из одного пояса времени в другой - бессонница. Перелетел из одной климатической зоны в другую - жди реакции: организм адаптируется трудно.

Мало кто знает, но был однажды и спад. Депрессия. Пробыл он тогда в командировке год - на Северном Урале. Работа была чрезвычайной важности: для нужд промышленности требовалось как можно скорее создать качественную маркшейдерскую основу для разработки бокситовых месторождений. С заданием справились, но устал он тогда, пожалуй, как никогда в жизни. По дороге назад думалось: все, доработался до предела. Сдам отчет - и на пенсию. Буду с утра до вечера с удочкой у пруда сидеть...

А вернулся, подошел к тихому особняку в глубине одного из больших дворов в центре Москвы, посмотрел так, прикидывая, что он последний раз сюда входит, и что-то дрогнуло, перевернулось в душе. Потом сел за свой стол, а горевать уже некогда - звонят ему как ни в чем не бывало с объектов, спрашивают: как то, как это, что делать, жаловаться кому?.. Он и вздохнул, но весело уже, с облегчением. В том-то и секрет его работы, что на маркшейдера жаловаться некому. И с него только тогда спрос, когда сбойка тоннелей не получилась; а такого, чтоб тоннели не состыковались и в плане, и в профиле (а в последнее время так кольца обделки ложились болт в болт!), - такого в практике советского метростроения еще не было. Как это удавалось и как при этом доставалось маркшейдеру - другой вопрос. Но если звонит начальник участка или начальник СМУ и сам Афанасьев объясняет ему все это, как какому-нибудь новичку-первокурснику, то тут уж действительно жаловаться некому.

Оправдывается горячая голова:

- Да и не жаловаться я звоню... Это так, к слову...

- Я такого слова не знаю, - отрезает Афанасьев, и он опять - Афанасьев, опять начальник ГМУ (геодезическо-маркшейдерское управление), и никаких оправданий на возраст, на стрессы, на напряжение. Главное - обеспечить сбойку. Остальное потом... И всю жизнь так.

Ездил он много, случалось, что и болел, но возвращение на работу всегда волновало его, как вот и сегодня, и вызывало в нем ощущение не то что праздничности, нет, но приятного, сдержанно-радостного возбуждения. Приятно было снова окунуться в привычную рабочую атмосферу, обвести взглядом свой кабинет - всели на месте? - обставленный по-старинному солидной и крепкой мебелью, посмотреть, что нового на карте-схеме очередной линии метрополитена, потом сесть, разобраться с бумагами... Это был его второй дом. Здесь даже стены и воздух, которым он дышал, прибавляли сил, бодрости.

Рис. 78. Жилой массив Метростроя на Красноармейской улице

Василий Гаврилович никогда не льстил себе, не строил иллюзий насчет собственной исключительности, хотя понимал, что быть начальником геодезическо-маркшейдерской службы страны значило быть единственным в своем роде. Но, может быть, поэтому одно он знал точно и об одном беспокоился всегда - чтобы, работая, оставаться нужным людям. Как они были нужны ему. Иначе и работа, и все, что он делал, теряло смысл.

Но сегодня, сейчас, что-то мешало ему сосредоточиться, как обычно. Может быть, Надя? Но он сказал ей, что постарается прийти пораньше... Будет даже, что рассказать ей, чтоб посмеялась: в какие истории он ни попадал прежде, а вот памятник ему еще никогда не ставили... Веселый все же парень этот таксист... Не запомнил только его имя. А ведь написано было на табличке и читал, но совершенно из головы выскочило...

III

Тихо, спокойно сейчас в кабинете, и тишина эта располагала к раздумчивой, неторопливой работе.

В обычные дни, когда все в управлении знали, что Василий Гаврилович на месте, в посетителях недостатка не было. То у одного сотрудника, то у другого находилось к нему срочное дело, и он даже сердился иногда: идут и идут, будто сговорились... Правда, кулаком по столу не бацал в сердцах, как некоторые гвардейцы старой выучки, но бурчал, пряча в веселых глазах усмешку, - до того, мол, задергали, что самому о делах думать некогда...

Ворчал он больше по привычке. Когда не беспокоили, не терзали душу, когда, как у Пушкина, народ безмолвствовал, - это ему больше не нравилось. По-настоящему он был спокоен, только если знал, чем люди живы. И в такой день, как сегодня, немного безалаберная суматоха, хлопанье дверей, разговоры о здоровье и о том, что без него нового в управлении, были бы кстати. Конечно, все это от него не уйдет, - как узнают, что он у себя, так и начнется. И он еще устанет от возбужденных голосов, пересказывающих на разные лады одни и те же новости, еще разболится голова от запаха духов и сигаретного дыма, и в ушах еще раззвенится от беспрестанных телефонных звонков - никуда от этого не денешься, и все это, может, и не лучшая, однако же и неотъемлемая сторона аппаратной работы. К ней тоже надо привыкнуть, приноровиться, - как в свое время к едкой пыли, туману и копоти в забое! - чтобы и людей не нервировать, и самому не раздражаться по пустякам... Тем не менее от мелких вопросов, от суеты надо уметь отключаться всегда, и пока тихо - самое время разобраться с бумагами.

Василий Гаврилович подписал несколько писем, требовавших его подписи, дошел до приказов, распоряжений. Одно из них, подготовленное без него, прочитал более внимательно. В целях противопожарной безопасности, учитывая также вредное влияние табачного дыма на здоровье окружающих, распоряжение лишало курильщиков известных привилегий. Пока дымите, черт с вами, но только в курилке, а не в своих кабинетах. Эх, запретить бы им вообще курить... Но увы. До полного запрета общественное мнение еще не поднялось. Приходилось ограничиваться полумерами.

Сама суть возражений не вызывала. Он согласен, хотя это и несколько парадоксально... Лет тридцать назад он рассмеялся бы и не поверил, что в борьбе с курением именно ему, заядлому курильщику, придется когда-нибудь прибегать к административным мерам...

В документах, которые он просматривал, на этот раз не было ничего исключительного. Как говаривал по такому поводу один из его давних приятелей, никаких одиозных проблем, никаких одиозных вопросов, кроме курева... Тишь и благодать.

Василий Гаврилович не поверил этому.

"Схитрили!.. - решил он, имея в виду своих помощников. - Или не ожидали, что приду сегодня..."

Еще до болезни он оформил назначение главным маркшейдером в Горький Колесникова Сергея Дмитриевича. Перевел его из Ташкента. Перевел вопреки желанию П. В. Семенова, начальника Ташкентметростроя - прижимистый мужик, никак не хочет с лучшими кадрами расставаться, да еще с молодыми... А ведь на то и молодость, чтобы расти!.. Семенов в конце концов уступил ему, Афанасьеву, но уж его-то Василий Гаврилович хорошо знал: что-нибудь да придумает! Мол, будешь ужо помнить мне это назначение... Потом, конечно, отойдет, и все образуется, как надо, но хоть какая-нибудь записочка да должна от него быть. И злая, наверное, ядовитая, не то бы Кислицын (главный инженер управления) не придержал ее у себя. А в том, что это так, Василий Гаврилович не сомневался - интуиция редко подводила его, особенно в кадровых вопросах, но тут уж он старался маркшейдеров своих в обиду не давать...

Запросы нескольких организаций Василий Гаврилович отложил в сторонку. Одни нуждались в новых приборах, в основном просили гиротеодолиты, хорошо зарекомендовавшие себя в последние десять лет; другие обращались за помощью в кадрах: пришлите маркшейдеров! И уж всенепременно - опытнейших, самых опытных...

С одной стороны, такое внимание льстило. Маркшейдеры управления по заслугам считались лучшими в стране, особенно с учетом специфики их работы под землей. Прошедшие школу Метростроя, они традиционно сочетали филигранную точность проходки тоннелей с новейшими достижениями в технике ориентирования. С другой стороны - удовлетворить буквально все запросы на кадры было едва ли возможно. К тому же создание геодезической основы дело кропотливое. Ни суеты, ни спешки не терпит. И командировки, поначалу непродолжительные, часто затягиваются на месяцы, а то и на годы. Зная это, любого и каждого не пошлешь... Поэтому - Василий Гаврилович сделал пометку на письмах - надо будет уточнить объемы работ и заранее согласовать кандидатуры с отделами.

Два письма с пометкой "лично" были не вскрыты, и они-то особенно порадовали Василия Гавриловича. Одно было из Новосибирска, другое международное, из Праги.

Сибиряки сообщали, что у них наконец-то утверждена вся необходимая документация, выделены средства, лимиты на оборудование и материалы, создана база и уже в мае месяце они закладывают первый котлован своего, сибирского, метрополитена.

Шутка ли? Метро в Сибири... Можно ли было об этом мечтать полвека или даже четверть века назад?

Как все-таки быстро бежит время!.. И с чем можно сравнить его бег?..

Надо сказать, что, являясь одним из ведущих специалистов отрасли, Василий Гаврилович в своих интересах был отнюдь не узким и ограниченным человеком, какими нередко предстают еще в отдельных повестях, рассказах, статьях так называемые технократы, "белые воротнички". Но, самозабвенно преданный делу, в вопросах, касающихся производства, он мыслил сугубо профессионально. Рассуждал он, всегда опираясь на точные, проверенные теорией и практикой данные. Гораздо интереснее, однако, другое: сам склад его мысли, выбор сравнений, анализ обстановки, определение перспектив и значения того или иного события, - все у него связано с конкретным, предметным выражением в слове, в образе результатов труда. И, может быть, поэтому сама работа изыскателей и проектировщиков, маркшейдеров и проходчиков, монтажников, отделочников, путейцев - одним словом, всех, кто участвовал в строительстве метро, была для него не столько физическим эквивалентом определенных затрат энергии, сколько вещественным воплощением высокой идеи, мечты о завтрашнем дне. Он сам жил этим, этим жили и люди, работавшие с ним бок о бок, и весь народ, гордо начертавший на своем знамени: "Коммунизм!"

Никакого преувеличения, никакой псевдоромантической патетики в таком его убеждении нет. За долгие годы жизни ему было на чем утвердиться в этом, и сообщение из Новосибирска о начале работ по сибирскому метрополитену только подтверждало правоту его мыслей, убеждений, правоту его партийной позиции.

IV

Пятьдесят лет назад, когда в Москве начинали строить первую подземную линию городской железной дороги, когда буржуазная пресса сообщала об этом миру с известной долей скепсиса и желчи (на русский язык все их писания переводились кратко и с предельной ясностью так: суются, дескать, с посконным рылом в калашный ряд...), для советских метростроителей (и без преувеличения - для всей Страны Советов), на которых с ожиданием и надеждой смотрел мир бесправных и угнетенных, мир пролетариев - рабочих и крестьян, эта работа уже тогда, с первых ее шагов, явилась важной не только в плане индустриального, хозяйственного развития, но и не менее важной и престижной как доказательство творческой энергии масс, созидающих самое справедливое общество на земле.

Тогда не то что не хватало, а просто не было еще в России необходимой техники, технологии, не было опыта, не было специалистов. Зато была вера. Было ощущение почти безграничных возможностей. И, не в пример Западу, нам самим задача не казалась ни непосильной, ни невозможной. Уж кто-кто, а строители не сомневались, что любые трудности преодолимы и они построят метро, которому будут завидовать и восхищаться которым будут потом все другие столицы мира.

Такой был настрой масс, и множество благородных порывов, починов было рождено им едва ли не во всех отраслях народного хозяйства.

Лопата да тачка, кайло, отбойный молоток и, в лучшем случае, плохонький транспортер - вот с чего они начинали; а теперь - комплексная механизация, автоматизированный проходческий щит, сложнейшие геодезические приборы, вплоть до использования в них лазерного луча.

Научно-техническая революция? Совершенно верно! Только и она начиналась не теперь, не сегодня, когда о ней говорят так много. Ее первые шаги корнями связаны с первыми метрами проходки подземных трасс.

Труднейшая проблема была с кадрами. При этом рабочих рук вообще было в избытке, а вот квалифицированных специалистов не было. Из тысяч добровольцев комсомольского призыва на Метрострой отбирались десятки, сотни лучших. Однако и эту молодежь надо было обучать новым профессиям. Поэтому кроме комсомольского проводился еще и партийный призыв, задачей которого прежде всего было укомплектовать Метрострой руководящими кадрами на всех участках, во всех производственных звеньях.

Сам Афанасьев, в то время еще только кандидат в члены партии, работал в Мосземотделе. Однажды его пригласили в районный комитет партии и спросили:

- Вы, Василий Гаврилович, геодезист? Несколько лет работали землемером?

- Да. А что?

- Где именно?

- В Сибири, в Средней Азии, здесь...

- Нравится работа?

- Конечно.

- Трудности в работе были?

- Были. Землемера не все хлебом-солью встречали. Бывало, что и дробью...

- Хорошо. Даем вам направление в двенадцатую шахту. Учтите, работа чрезвычайно ответственная, напряженная. Считайте это заданием партии.

- А что делать? - не понял он, о какой шахте речь.

- Как что? Метро строить!..

Тут он не сдержался, расплылся в улыбке. Так бы сразу и сказали. Но радовался он, пожалуй, рано. Еще не представлял, что его ждет внизу. Да и в шахту первый раз в жизни спустился - добро бы экскурсантом или стажером, а то сразу сменным маркшейдером.

В забое его оглушил грохот. Навсегда запомнилось, что воздух там был каким-то непривычно упругим, вязким и таким густым, что если побежать, то через несколько шагов он сожмется перед тобой, как пружина, и ударит в грудь. От пыли и копоти, кажется, нечем было дышать. Но все это поначалу. Постепенно глаза присмотрелись в сумраке, да и сам он пообвык. Стал различать, как свистят где-то воздушные шланги, тянет прохладой, сыростью - не иначе, как вода впереди, а гремят это так сильно порожние вагонетки при откатке... Народ вокруг чумазый, в глине, в известке, но все веселые. Смеются, сверкают зубами, глаза блестят. Одеты почти все одинаково: спецовки, ватники, сапоги... Где начальство, кто? Поди их тут разбери...

Рис. 79. Станция метро 'Ленинские горы' построена в одном из самых живописных уголков Москвы

К Василию Гавриловичу подошел один из забойщиков. Тоже в ватнике, в ушанке, но с блокнотом и карандашом в руках.

"Наверное, учетчик, - подумал Василий Гаврилович. - И то дело..."

- Ты чего тут в угол забился? Новичок, что ли?

- А разве заметно?

- Да нет, не очень. Я подумал, что тебя поставили тут как распорку - опалубку подпирать.

- А-а, а я и не знал, кто я! - засмеялся Василий Гаврилович.

- А кто ты на самом деле? Куда назначен?

- Маркшейдером...

- Чего же ты молчишь? Я его по всему забою ищу, бегаю, а он молчит!.. Пошли, смену принимать будешь.

Пошли-то пошли, и все вроде, что нужно, объяснил ему сменщик, показал, втолковал все от слова до слова, а ушел - Василий Гаврилович встал, как без рук, и не знает, за что браться.

Трудно сказать, сколько бы он так простоял, если бы бригадир вдруг не крикнул на него:

- Эй, маркшейдер!.. Гони отметку. Да живо мне, а то щит станет...

С грехом пополам - трижды, кажется, перепроверил себя, - но выдал нужные данные.

Первые данные... Первая сбойка... Первая станция и первая линия... Сбойка и пуск Большого кольца метрополитена - итоговый труд многих лет... Наконец, новые радиусы, пересекающие из конца в конец всю Москву...

Что ни говори, а уже стало традицией: как Новый год - так пуск новой линии!..

Все это - важнейшие этапы в развитии отечественного метростроения. И он, Василий Гаврилович Афанасьев, некогда спустившийся в забой рядовым маркшейдером и прошедший по всем ступенькам служебной лестницы, был счастлив высоким сознанием своего участия в этой работе. Тем именно, что его жизнь, если оглянуться теперь назад и попытаться самому дать ей строгую и беспристрастную оценку, его жизнь не истрачена на дела второстепенные, малозначительные. Она послужила, как выразились бы в давние времена, прибегая к подобающему такой ситуации высокому стилю речи, она, жизнь его, послужила процветанию славы и могущества родного Отечества.

Да, это так.

Кстати, не показательно разве для нас, для советского образа жизни, что работы в Новосибирске будет начинать отряд метростроевцев из Ташкента? В свое время новосибирцы оказали помощь разрушенной землетрясением столице Узбекистана, и теперь ташкентцы шли сибирякам навстречу...

А задача перед ними непростая: первая линия метро в столице Сибири протянется на тринадцать километров, на ней будет одиннадцать станций, и уже через шесть лет линия должна вступить в строй. Задаст мороки строителям своенравная Обь - трасса пройдет с левого ее берега на правый. Но так или иначе, а в день пуска, так же, впрочем, как и в день первого удара копра по свае на площадке станции "Октябрьская", будет звенеть медь оркестров, будет по традиции призывный лозунг "Даешь метро!", и метро будет!

Жаль только, что годы и силы уходят, и хочется, да нельзя повсюду успеть самому.

V

Еще не открывая второго письма, из Праги, Василий Гаврилович предполагал, что в нем тоже есть слова благодарности и признательности советским метростроителям. Почти ни одно письмо из Чехословакии не обходилось без этого. И резонно. Как-никак, а в сооружении пражского метро наши специалисты оказали чехам существенную помощь...

На первый взгляд письмо было как будто личное. Но приглашение на торжества, на юбилей метро в Прагу удивило Василия Гавриловича своей неожиданностью. О каком юбилее речь?! Ведь только-только, кажется, построили, пустили линию из Качеров в центр города, а уже юбилей... Да, пять лет, оказывается, уже прошло. Возраст довольно скромный, но достаточный, выходит, для юбилея. Тем более что за эти годы подземными экспрессами перевезено уже больше пятисот миллионов человек - показатель на уровне мировых.

Вчитываясь более внимательно, любопытное совпадение обнаружил Василий Гаврилович в письмах пражан и сибиряков, оно вызвало у него невольную улыбку: сроки торжеств совпадали почти день в день. Значит, при всем желании он не сможет поехать в Прагу и в Новосибирск одновременно. Кому-то отдать предпочтение? Вряд ли. Скорее всего он вообще не поедет. Здоровье не позволит, словно бы ответил он самому себе, и в то же время подумал почему-то о Наде, о ее здоровье. Нет, нельзя было оставлять ее одну... А повод подходящий, пусть лучше молодые празднуют, улыбнулся он своей не так уж и большой хитрости, представляя, что парторгу управления Гойдышеву будет над чем поломать голову: посылать придется лучших, а это не так просто, когда лучших надо выбрать из лучших...

Главный маркшейдер пражского метро Франтишек Шилар, кандидат технических наук, с которым они не так давно встречались в Москве (приезжал позаимствовать наш опыт), благодарил теперь Василия Гавриловича за гостеприимство и помощь. Сделал, мол, из наших встреч и бесед с вами кое-какие выводы, обобщения, пишу статью об этом. Обещал прислать оригинал вместе с переводом.

А в заключение письма сообщал наиболее важное, интересное для Василия Гавриловича: "В качестве особой посылки я отправляю Вам чешский перевод Вашей инструкции..."

Непосвященному человеку может показаться: какой пустяк, несерьезно, право же, благодарить за инструкцию... Мало ли их составляется чуть не каждый день по всем учреждениям, организациям... Чему тут удивляться? Гордиться чем? Да еще и переводить!..

Но инструкция инструкции рознь. Бывают, между прочим, среди них и такие, что если бы вся жизнь человека, весь труд его были отданы работе по их составлению, то и тогда значение сделанного трудно было бы переоценить, особенно если речь идет об инструкциях, связанных с развитием качественно новых отраслей науки или производства.

Рис. 80. Станция метро 'Ленинские горы' построена в одном из самых живописных уголков Москвы

Та инструкция, о которой Франтишек Шилар сообщал в своем письме Василию Гавриловичу Афанасьеву, была основополагающей в метростроении. Ее по праву можно было бы назвать "Сводом законов" по геологическим и маркшейдерским работам при строительстве транспортных тоннелей, хотя только лишь тоннелестроением область ее применения не ограничивается.

О том, что это действительно свод инженерных знаний, инженерно-технической и математической мысли, говорит не только объем инструкции - около пятисот печатных страниц книжного формата, не только то, что составителем ее был не один человек, а коллектив опытнейших маркшейдеров и специалистов геодезии, таких, как Б. И. Гойдышев, И. Ф. Демьянчик, В. А. Жилкин, В. Л. Калашников, М. М. Сандер, Е. Н. Соколов, во главе с В. Г. Афанасьевым, при активной помощи и консультациях профессора, доктора технических наук М. С. Черемисина, но и то решающее, исключительное для такого рода работ обстоятельство, что составлена она, как сказано в предисловии, "на основании опыта производства геодезическо-маркшейдерских работ при строительстве московского, ленинградского, киевского, тбилисского и бакинского метрополитенов, железнодорожных, автомобильных, гидротехнических тоннелей, при строительстве других подземных сооружений, выполняемых Главным управлением строительства тоннелей и метрополитенов Минтрансстроя, Гидроспецстроем, Министерством энергетики и электрификации СССР".

Не узковедомственный, как можно было бы ожидать, а опыт ведущих в промышленно-техническом и гражданском строительстве отраслей положен в ее основу, и это придает инструкции фундаментальный характер. И хотя в ней изложены лишь "основные технические условия, приемы и допуски при выполнении геодезическо-маркшейдерских работ и разбивок при строительстве тоннелей и метрополитенов", это нисколько не снижает ее значения, потому что без специализации при нынешних масштабах производства немыслимо дальнейшее развитие.

Теперь уже узаконенные, эти основные условия складывались и отрабатывались на практике, начало было на голом, в сущности, месте; их испытание и проверка происходили не просто от случая к случаю, а изо дня в день, годами; и именно соблюдение этих правил и норм обеспечивает завидную для многих точность маркшейдерских и монтажных работ под землей, которая снискала метростроевским кадрам добрую славу, заслуженное признание.

Ценно как раз то, что наряду с наиболее прогрессивными современными технологическими решениями не был забыт и максимально использован опыт первых поколений маркшейдеров. Вот наудачу только один пример. Параграф девятый инструкции гласит:

"Вычисления и детальные расчеты, необходимые для разбивки, производятся работниками маркшейдерских отделов строительства "в две руки" независимо друг от друга.

Перенесение в натуру разбивочных схем производится только после записи их в маркшейдерскую книгу.

Маркшейдерская книга (пронумерованная и заверенная главным маркшейдером строительства) ведется на каждом строительном участке работниками маркшейдерской службы. В книгу заносятся ежесменные задания и данные об их выполнении".

"В две руки" - значит, два маркшейдера дублируют друг друга, осуществляя тем самым постоянный контроль измерений и расчетов и обеспечивая в соответствии с допусками точность проходки.

Маркшейдерская книга, или, как ее еще называют, горный журнал, является документом, предоставляющим маркшейдеру права, сравнимые разве что с правами органов Регистра, Котлонадзора и иных специальных контрольно-технических служб, вплоть до права остановки работ в забое. Само собой разумеется, право это предполагает и обратную связь, то есть прямую ответственность маркшейдера за свои распоряжения, внесенные в горный журнал.

Встретившись как-то с Черемисиным и разговорившись с ним о днях былых (Михаил Сергеевич принес Афанасьеву свою новую книжку по геодезии: "Посмотри на досуге, как она тебе покажется?.."), Василий Гаврилович сказал со вздохом, с легкой иронической грустью в голосе:

- Книжки пишем... А помнишь, с чего начиналось все?..

Была у обоих свободная минутка, повспоминали немного, и как-то сам собою всплыл в памяти эпизод, с высоты сегодняшнего дня кажущийся почти анекдотическим, а между тем случаи, подобные этому, послужили поводом для серьезных размышлений об обязанностях и значении распоряжений маркшейдера в забое.

Было это еще на самой первой строящейся линии. Маркшейдер, как и положено, выдал нужные данные водителю щита (сейчас механик осуществляет управление щитом, тогда же он назывался водителем), а тот то ли зазевался, то ли понебрежничал, только щит ушел на несколько десятков сантиметров в сторону от оси. Заметив отклонение, маркшейдер начал кричать водителю, чтобы тот немедленно остановился. Но как бы не так! Вернее, тот остановился, чтобы выслушать, однако, борясь за выработку, за объем проходки, да и тем пользуясь, что он ведет шит, а не маркшейдер, сказал "историческую", последнюю в своем роде фразу:

- А хай щит иде куда хоче, мне бы тоннеля была!..

Заместителем начальника Метростроя в то время был Егор Трофимович Абакумов, у него срочно собрались маркшейдеры, бригадиры, начальники смен, участков. Обсудили происшествие, и тогда же Абакумовым был отдан приказ (может быть, первое семечко будущей инструкции В. Г. Афанасьева) о безоговорочном исполнении маркшейдерских распоряжений. Требовалось только, чтобы они были записаны в горный журнал.

Да вот и о книгах в разговоре с Черемисиным Василий Гаврилович обмолвился не случайно ("Книжки пишем... А с чего начиналось все?.."), сам он автор многих научных работ, печатавшихся в различных журналах, сборниках. Есть у него и книги. В издательстве "Недра" в 1978 году вышел в свет учебник "Геодезия и маркшейдерское дело в транспортном строительстве", написанный в соавторстве с А. П. Егоровым (заметим, что из двадцати четырех глав книги восемнадцать принадлежат перу Василия Гавриловича - собственно о маркшейдерии).

Сам Василий Гаврилович говорит по этому поводу:

- Было время брать - учились. Теперь пришло время отдавать - надо учить других.

Слова эти подкрепляются не только книгами, не только каждодневной практикой его руководящей работы, не только его теоретическими разработками, но и преподавательской работой со студентами.

Но разве кто-нибудь сказал, что время отдавать легче, чем время брать? Нет, конечно.

VI

Уж кто-кто, а студенты ему всякие вопросы подкидывали - и нелепые, и смешные. Но чаще серьезность у них сочеталась с наивностью простительного пока незнания. Например, спрашивали его:

- Василий Гаврилович, а маркшейдер - это должность или призвание?

- И то и другое.

- Но если призвание, то, значит, надо иметь талант?

- А разве есть дело, где талант не нужен? - спрашивал он в ответ. - Я не знаю...

- Ну, все-таки...

- Талант, если он и есть, не всегда раскрывается сразу, - продолжал он, пряча от них усмешку. - А вот за способности, если они есть у вас, могу точно сказать...

- А как проверить?

- Очень просто. Под землей света нет, не видно, куда вы ведете забой, - значит, должна быть развита интуиция. А интуицию можно легко проверить хоть сейчас. Закрывайте глаза, разводите руки в стороны и старайтесь попасть пальцем в палец. Если получится - интуиция есть!..

Рис. 81. Сооружение эскалаторного тоннеля

Они тут же закрывали глаза и начинали размахивать руками, смеясь и понимая довольно скоро, что Афанасьев разыграл их.

- А у вас? - догадывался кто-нибудь спросить.

- Чтоб у меня да не сошлись!.. - смеялся он вместе с ними и серьезнел. - Сбойка тоннелей требует не меньших знаний и не меньшей точности, чем стыковка кораблей в космосе. Но даже и там, в космосе, больше возможностей для маневра, чем в забое. Отсюда, пожалуйста, делайте вывод о значении вашей профессии. А "секретам" мастерства, чтобы у вас так же, как у всех ваших предшественников в нашей стране, не было ни одного случая несбойки, - этому вас научат. Да и я поделюсь всем, что умею, что знаю...

А между тем не только студенты интересовались "тайнами" главной подземной профессии.

- Василий Гаврилович, в чем суть маркшейдерской работы?..

Спрашивал корреспондент центральной газеты. Объяснить надо было доходчиво, популярно, и в то же время профессиональная гордость не позволяла Василию Гавриловичу упрощать предмет разговора.

Он задумался, ответил не скоро.

В общем-то, давно известным, избитым, хотя по внешней схожести и правильным было сравнение маркшейдеров со штурманами. Часто их так и называли: подземные штурманы.

Что же, штурман на судне отвечает за прокладку курса так же, как маркшейдер за разбивку своих отметок для движения щита под землей и переноса проекта трассы в натуру. Но корабль движется в одной плоскости - по поверхности моря, горнопроходческий щит - в нескольких измерениях. Кольца обделки, укладываемые в тоннеле, должны иметь строго определенное положение по вертикали, по горизонтали, по кривизне (ведь для того, чтобы рельсовый путь был "бархатным", как часто называют, например, московскую подземку, точность укладки его должна составлять всего три миллиметра!), и при этом приходится учитывать массу побочных явлений, которые затрудняют правильное продвижение щита.

Сама обстановка, условия проходки, как и точность расчетов, величина допустимых погрешностей и цена ошибки - все это делает не такими уж похожими штурманские профессии земли и моря.

Кстати, весьма характерная деталь. Первые тоннели советского метро имели диаметр шесть метров. В этом размере был заложен некоторый "запас" на возможные ошибки при сбойке. Однако точность маркшейдерских разбивок настолько возросла, настолько гарантирована была теорией и практикой, что при тех же габаритах подвижного состава тоннель имеет теперь диаметр на полметра меньше. В сущности, трудом и качеством работы маркшейдеров обеспечена экономия средств, позволяющая "бесплатно" прокладывать сто метров пути на каждый километр.

В любую минуту корабельному штурману все готово прийти на помощь - очертания берегов, знаки судовой обстановки в прибрежной зоне, маяки, радиопеленг, лоцманы на трудных участках и даже спутники. У маркшейдера допуск на ошибку равен нескольким миллиметрам, необходимым для полного совпадения габаритов встречных забоев. И некому подсказать, если он ошибается. Ориентирами служат исходные данные, перенесенные на глубину забоя от реперов - специальных отметок на поверхности. В дальнейшем траектория движения щита рассчитывается на базе первоначальных измерений. И одна ошибка может оказаться роковой.

Были ль такие случаи в практике тоннелестроения? Конечно, и немало. И трагические происходили ошибки, и казусные.

Лет шестьдесят пять или семьдесят назад один из маркшейдеров, отвечавший за прокладку железнодорожного тоннеля на Кавказе, проверяя свои расчеты уже незадолго до сбойки, обнаружил, что допустил ошибку. Раз за разом он пересчитывал контрольные точки трассы, и раз за разом данные у него то сходились и ненадолго успокаивали его, то снова указывали на расхождение.

Рис. 82. На механическом заводе Главтоннельметростроя

Надо полагать, человек этот имел профессиональную гордость и честь. Но нервное напряжение, обычное перед сбойкой тоннелей, вывело его из равновесия. Он потерял веру в себя, признал поражение и покончил с собой, чтоб избежать позора. Случай, разумеется, исключительный, тем более что через несколько дней произошла сбойка и тоннели сошлись по всем параметрам. Но память об этой трагической странице в истории маркшейдерии осталась поучительным для многих уроком.

Мировая практика тоннелестроения знает и другие примеры. В Японии, где точность вообще почитается едва ли не как черта национального характера, при сооружении тоннеля в Сосако отклонение от расчетной оси достигло нескольких метров. Несбойка отмечалась и в Америке и в Италии, - все это влекло за собой огромный перерасход средств, удорожание строительства. А в Швейцарии, при проходке тоннеля через Сен-Готард, сбойка произошла тогда, когда по самым точным замерам до нее оставалось еще около шестидесяти метров...

Но, как ни сложны подземные трассы наших метрополитенов, с точки зрения инженерно-технической, с точки зрения профессионального мастерства маркшейдеров куда более показательны такие, например, успешно осуществленные и сами по себе более сложные проекты, как прокладка Лысогорского тоннеля на Кубани и Ялтинского, протяженностью более семи километров, под горой Ай-Петри, или возведение Останкинской телебашни в Москве.

Да, да, именно телебашни. Чтобы гарантировать ее осевую вертикаль, не кому-то другому, а опытнейшим маркшейдерам приходилось учитывать все ее колебания, отклонения от оси в ходе строительства, вызываемые многими причинами, и прежде всего колебания от проседания почвы, от ветра, от солнца. Кажется, это трудно вообразить, но башня, нагреваясь от солнечных лучей, подобно сказочному цветку на тонкой ножке, ходит по кругу за светилом... Маркшейдерам приходилось высчитывать амплитуды этих колебаний и регулярно вводить соответствующие поправки в расчеты. Наблюдения велись на максимально доступной высоте, выше птичьего полета...

...А корреспондент, кончая записывать рассказ Василия Гавриловича, напомнил ему, что ждет ответа на свой первый вопрос, и Афанасьев сказал:

- Суть, главное в работе маркшейдера - совесть. Впрочем, как, наверно, в любой работе...

- Почему?

- Потому что без совести ответственность как бы теряет смысл.

- Стало быть, можно сказать, что одну из главных своих задач вы, Василий Гаврилович, видите в нравственном воспитании коллектива?

Василий Гаврилович пожал плечами.

- Можно, конечно, - сказал он не совсем довольно. - Но в коллективе один человек такие задачи никогда не решает. Они поставлены перед нами партией, обществом и сообща же, вместе с партией, с партийной и общественными организациями нашего управления и решаются. Не думаю, - улыбнулся он, - чтобы где-то было иначе...

VII

Все бы ничего, но корреспондентов Василий Гаврилович хотя и уважал, но как-то скептически относился к их пристрастному, на его взгляд, интересу, когда они принимались выспрашивать о личной жизни. Он откровенно не понимал их: дело, которым он занимался, было настолько захватывающим, интересным, важным, что можно было бы написать об этом поэмы, романы, а им вот расскажи, где родился, где крестился, какие награды, за что...

За час до работы, собираясь с мыслями, чего только не передумаешь, а вот о личном, о себе... - с какой-то неловкостью приходится в этом сознаваться, с растерянностью, что ли, не зная, хорошо это или плохо, - но о себе думалось редко. Видимо, потому, что все у него обычно, просто, нормально, и беспокоит его всегда то же, что и других...

Вот зима в этом году что-то не задалась... Из личной это жизни или нет?

Осень вроде была как осень - со спокойным и солнечным сентябрем, с легкими заморозками и ровными, как из сита, дождями в октябре. Ноябрь исхлестал землю продувными ветрами, окончательно оголил леса, парки, но и в ноябре не переставали идти дожди. Впитывая обильную влагу, земля остывала неохотно. Избыток грунтовых вод подпирал реки, и они вздувались по-весеннему бурно, высоко, выходя кое-где из берегов. Не спешила с отлетом, дольше обычного плескалась по низам, жируя на черном водополье, утка, и это значило, что зима наверняка припозднится. Вода, как и земля, тоже держала тепло. И хотя случались в отдельные дни сильные заморозки, сало сбивалось к берегу и за ночь матово-восковой налет покрывал тихие заводи - будто это не льдом, а потускневшей слюдой затягивало оконца, - все равно поднимавшийся с утра ветер и (Волны меньше чем до полудня изламывали и размывали молодой ледок.

Старый охотник, давно уже, правда, не державший в руках ружья, Василий Гаврилович и удивлялся и радовался тому, что с годами, с возрастом он все еще не утратил той особой, особенной чуткости к природе, какую трудно выразить словом, но какая одна, может быть одна-единственная, и делает человека душевно зрячим, способным видеть людей и мир, и все, что совершается с нами и вокруг нас в обыденной простоте вещей, понятий. В самой их сути.

Он, Афанасьев, подозревал, но отчего-то стыдился думать, что с годами чувство это стало в нем как будто даже острее. Но как знать, не в том ли и истина, что опыт жизни и груз прожитых лет не избавляют, а, наоборот, накладывают на человека все большую ответственность за слово его и дело... Может, и поэтому в семьдесят пять живется труднее, чем в восемнадцать или в пятьдесят. Пусть у него другие радости сейчас и не те заботы, что у молодых, но даже на обеспеченное, вполне заслуженное пенсионное существование он бы не хотел променять их.

Что отдых? Жизнь человеческая красна работой.

О пенсии думал он не случайно. По возрасту, по всем законам, с учетом подземного стажа на Метрострое и без этого учета ему давно пора бы уж быть на отдыхе, но такая, выходит, натура у него, да и у всех Афанасьевых, что без работы они не мыслят себя. Надя его тоже могла давно отдыхать или внуков нянчить, но работает и тоже не может иначе...

Годы, разумеется, брали свое. В последнее время чаще, все неожиданнее как-то подкарауливали болезни. Грипп, например. Прокатилась по Москве эпидемия, задела его последней волной. К чему, зачем? Уж какая была слякотная осень - он не поддался, страшные морозы в январе легко перенес, а в феврале, когда опять расквасило, он, как сказала Надя, отсырел слегка...

Но ничего. Он не ханжа, жизнь прожил нелегкую, всякого повидал, всякое случалось, а и работал всегда достойно, и детей они с Надей вырастили, подняли на ноги. Старший, Иван, главный инженер в вычислительном центре, кандидат наук; младший, Михаил, окончил университет, математик, сейчас работает в научно-исследовательском институте.

Взрослые, уважаемые люди, но дети всегда дети. Обижаются иногда, что старики обделяют их вниманием. Надя на этот счет категорична:

- Дуетесь вы на нас или нет, - сказала им как-то, - а мы с отцом дали вам все, что могли...

- И даже больше, - вставил он. - До сих пор наставлять приходится. То то у вас не так, то это...

- Да, - улыбнулась Надя, - а наши-то родители нас не баловали...

Отец Нади - Матвей Иванович Семенов - известный революционер, соратник Ленина. Сама она работала долгие годы с Чапыгиным, теперь - директор Музея авиации имени Жуковского. У Василия Гавриловича отец крестьянин, в семье было шестеро детей. Василий, младший, равнялся на братьев. Один всю жизнь проработал на шахтах Донбасса, другой, Павел, старый большевик, матрос, брал Зимний в семнадцатом, работал потом в Центробалте, а старший, Кузьма, тоже коммунист, до последнего был директором совхоза на родной Калужской земле. Так что семейными традициями они могли гордиться, и было им с кого пример брать и кому подавать. Да он, отец, тогда только и бурчит на них, когда у самого что-нибудь неладно, когда непогода докучает своим непостоянством...

Рис. 83. На строительстве изготовляют станции 'Горьковская' щиты для проходки тоннелей

Странно как будто, но его, начальника геодезическо-маркшейдерского управления, беспокоило, чтобы вовремя лег снег, и хотя он знал, что дождливая осень обещает дружную весну и неплохой урожай на лето, но надо, чтоб снег прикрыл теплую землю, укутал корни, не дал померзнуть озимым. А снег в этот год только с декабрем притрусил горбатые черные борозды...

Эх, как обидно, если весной пересевать придется. Тяжелый будет тогда хлебушко...

К его работе это отношения не имело. Но он и на летучке не стеснялся признаться, вслух сказать, что без хлеба, братцы, если не уродится, всем нам несладко придется... И ни у кого это не вызывало удивления, - люди, работающие бок о бок с ним, понимали его, разделяли его тревогу (его? И свою тоже!), хотя многие были коренными горожанами. А ему, Василию Гавриловичу, в его личной жизни понимание это было дорого. Оно было человечно. Общие радости и тревоги сплачивали коллектив, делали его сильнее. Если угодно, думал он, сила эта какими-то незримыми, но прочными нитями связывает их всех с народом.

И когда что-то тревожило его, он чаще обычного заглядывал к Гойдышеву, начальнику ОТК и парторгу управления, спрашивал:

- Ну как, Борис Ильич, живем? Чем дышим?

- Да холода жмут, - говорил тот, - а снега нет. И что за зима такая?

- Зима нынче непутевая, - соглашался Василий Гаврилович.

- Синоптики говорят, сто лет такой не было!

- За сто не знаю, не скажу, - улыбался Василий Гаврилович, - а вот за мои семьдесят пять такой точно не припомню...

Они говорили о форточках, чтобы закрывали на ночь - уж очень залютовали морозы, о слесарях, о профилактике труб отопления, и Гойдышев, понимая, что трубы не главное, успокаивал Василия Гавриловича:

- Наши выдержат!.. И трубы и люди, - многозначительно добавлял он. И рассказывал будто к слову, что у них два чудака завелись: считают, сколько потребуется полиэтиленовой пленки, чтобы укрыть поля от морозов. Говорят, пленка поло" вину холода не пропустит. Фантастика!..

Щурясь на Гойдышева и не отвечая ему, Василий Гаврилович улыбался чему-то своему. Борис Ильич не скептик, скорее - рационалист. Утопий не принимает, какими бы заманчивыми они ни казались. И правильно. Но сам он в эту минуту вспомнил предприятие, по нынешним понятиям не менее фантастическое, а все-таки удавшееся...

- Вы что, Василий Гаврилович, не согласны со мной? - Что-то противоречивое уловил Гойдышев в его молчании, в выражении лица. - Это же уму непостижимо, сколько пленки надо!..

- Я, - сказал Афанасьев, - вспомнил, как в сорок восьмом, кажется, или в сорок девятом, весной, тоже спасали хлеб от морозов. От заморозков. Поздних. Когда уже яровые на полях поднялись... Тогда вывозили навоз на поля, вороха гнилых листьев, солому, и все это жгли по ночам. Старались, чтобы дыму побольше было. Дым - он низом стелется, а холодный воздух над ним висит, как туман. Смотришь - словно покрывало с бахромой колышется по-над полем... Чудеса в решете, да? - переспросил он то ли себя, то ли Гойдышева. - А тогда ведь нечем было пересевать. Голодный год...

Гойдышев сдержанно промолчал.

"А ведь все это, - подумал сейчас Василий Гаврилович, - тоже личная жизнь. Может быть, очень личная..."

Крестьянский сын, он до шестнадцати лет сам и пахал, и жал, и косил, и скирдовал, обмолачивал цепом снопы с хлебом, сам запрягал лошадей, обихаживал скотину... Руки его до сих пор знали и память цепко хранила каждый ременный узелок и весь набор упряжной сбруи, будь то одиночная или дышельная, оглобельная или парная, или троичная сбруя - на праздничный выезд. И запах навоза, конского пота, и запах свежего хлеба из печи и дыма соломы, как и дурманящий запах паров, прогретых на косогоре весенним солнцем, - все берегла в сердце благодарная память, хотя за шестьдесят лет, с тех пор, как в двадцатом направили его за счет трудового крестьянства на рабфак имени Калинина при Межевом институте в Москве, много воды утекло и многое переменилось в жизни.

Три года проучился на рабфаке, потом окончил институт, немало поездил по стране, немало глухих уголков исходил с теодолитом и рейкой, и грозили ему, и стреляли из кулацких обрезов за раздел земли, а ведь не отступился от своего - так, в сущности, вслед за братьями, всю жизнь, всю свою личную жизнь и прослужил делу революции.

Попадал в обвалы под землей - выдержал. На "Белорусской" (он эту станцию строил) дежурил как-то ночью с Усовым (известным метростроителем, тогда парторгом), вдруг бригадир вбегает, сам белый как полотно, кричит: "Вода!.." Какая вода, где?! А там не вода, там целая река в забой хлынула!.. Не обнаружили ее изыскатели, никто про нее и знать не знал, что она там, на глубине, "свою тоннелю" прорыла и прорвалась... Люди уже бегут - такой момент, когда паника может все погубить. Они с Усовым остановили людей. Вернее сказать, сами кинулись с мешками с песком, с досками - перекрывать забой, остальные опомнились, за ними пошли...

Личная жизнь...

В сорок четвертом году он, полковник, был откомандирован с отрядом маркшейдеров в только что освобожденную Керчь. А что там, зачем - понятия не имел, пока не прибыл на место.

В "Краткой истории Великой Отечественной войны Советского Союза" нашел он фразу о нашей победе тогда, в Крыму: "На языке цифр крымская катастрофа гитлеровцев выглядит так: 100 тыс. убитых и пленных, потеря всей боевой техники". Среди этой техники подготовленные для монтажа конструкции моста через Керченский пролив. Немцы планировали провести стратегическую железную дорогу в Индию, в Калькутту. Но построили мост уже мы: в два месяца маркшейдеры выдали точные отметки для свай, и это при волнении, иногда в шторм, иногда и под бомбежкой, но мост собрали. Назывался "К - К", Крым - Кавказ. За этот мост Василий Гаврилович был представлен к ордену Ленина.

Были и другие награды - ордена Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, "Знак Почета"; был удостоен звания почетного железнодорожника страны и заслуженного строителя РСФСР - все это тоже его личная жизнь. Но когда ты при деле, на работе, когда новые дела ждут и зовут тебя, всегда кажется, что главное еще впереди. Еще впереди...

VIII

Василий Гаврилович посмотрел на часы. Скоро должна прийти секретарша, если раньше не появятся Гойдышев с Кислицыным. Может быть, Кислицын уже пришел. Главный инженер управления Дмитрий Георгиевич старался незаметно подражать ему, возможно, что и невольно, и так же, как Василий Гаврилович, начинал рабочий день с летучки. Нужно, конечно, предупредить главного, что сам здесь, но до летучки еще успеется... Еще войдет удивленная секретарша, начнет охать, ахать, а он, слегка подыгрывая ей, будет делать вид, что сидит в кабинете целую вечность, - обоим это нравилось. Она тоже, добрая душа, как парень тот, таксист, готова всем памятники ставить...

Вот не выходил у него из головы этот таксист, и все тут! Может быть, надо было сказать ему, что "дед", которого он привез на работу, строил все-таки метро сам, и знает, что оно такое значит?.. Парень, голубоглазый, с чуть вздернутым носом, стоял перед глазами. Случайная встреча, а поди ж ты, поднял настроение своей непосредственностью!..

Может, надо было сказать ему, что в России основы подземной геодезии заложены были еще в работах великого Ломоносова! Но памятники ему уже есть...

...А секретарша, кажется, уже пришла. Василий Гаврилович узнавал ее по "почерку". Она тут же садилась за пишущую машинку и с утомительным однообразием начинала тюкать и тюкать одним пальцем по клавишам, изредка отвечая на телефонные звонки. Видно, не догадалась еще, что он уже у себя. Впрочем, если честно сказать, самому Василию Гавриловичу в эту минуту было не до нее. Забыв даже, что он обещал сразу же, как приедет, позвонить Наде, Василий Гаврилович сидел за рабочим столом и крупным, размашистым почерком торопливо записывал то, о чем только что думал, что беспокоило его сейчас и что наверное же необходимо было знать молодым, таким вот, как тот таксист, готовый на композицию для метростроевцев...

"Дело не в памятнике, как таковом, - писал Афанасьев, - нет; дело в памяти о тех людях, которые подчас ценой жизни или всей жизнью утверждали и развивали, совершенствовали сложнейшую практику подземной геометрии. Уже не один фундамент, а целое здание, если можно сравнить с ним науку маркшейдерии в подземных работах, было воздвигнуто усилиями советских специалистов и стало достоянием тоннелестроителей Советского Союза и братских социалистических стран".

Перед глазами Василия Гавриловича вставали образы предшественников по должности, по работе, тех, за кем он шел следом или рядом, рука об руку: Николая Петровича Афанасьева, его однофамильца, профессора Межевого института в Москве, У которого Василий Гаврилович в свое время учился; Константина Ивановича Егунова - доброго товарища, талантливого организатора и мыслителя, погибшего в расцвете сил по нелепой случайности; одного из первых и яркого в своей самобытности руководителя московского Метростроя Егора Трофимовича Абакумова; Дмитрия Акимовича Слабодчикова, опытнейшего маркшейдера; друга и соратника Михаила Сергеевича Черемисина, тоже первостроителя, профессора геодезии. Он думал о многих, с чьими именами связаны открытия и значительные свершения, - о А. Курдюкове, А. Алексееве, А. Чистякове, С. Моргунове, П. Евтихове, А. Журавлеве, Н. Савельеве, Н. Новоселове, Н. Бывалькевиче, А. Никольском. И о многих молодых, в сравнении с ними, маркшейдерах, руководящих сегодня геодезическими работами на строительстве новых метрополитенов, на опыт которых вполне можно положиться и гордиться ими, - он тоже думал. О Сергее Ракове из Киева, Иване Иванове из Еревана, Александре Жигалове из Ленинграда, Сергее Колесникове из Горького и о других, многих, достойных... Нет, всех решительно невозможно перечислить, но надо, надо, чтобы о них знали!..

Мысли, как это часто бывает, когда им, как большой воде, открывается сразу широкий шлюз, хлынули потоком, опережали одна другую, опережали руку, спешившую остановить их, удержать, запечатлеть их след на бумаге, и Василий Гаврилович, чувствуя, да и понимая прекрасно, что одним махом с замыслом ему, несомненно, не справиться, был доволен уже тем, что, очевидно, наметилась и была уже законспектирована им сама идея "Слова о маркшейдерах" - так несколько торжественно, но, по сути, глубоко верно обозначил он конспект будущей работы.

Пока не имело значения, будет ли это статья, брошюра, популярная книга или исследование, важна была сама идея, мысль рассказать о творчестве и героизме, об исторической преемственности и развитии методов, принципов, традиций; наконец, о каждодневной работе тех практиков и теоретиков, которые сообща складывали, кирпичик к кирпичику, основополагающее здание передовой и прогрессивной в мире технологии маркшейдерских разработок.

В эту минуту, захваченный самим замыслом, в важности и необходимости которого нисколько не сомневался, Василий Гаврилович даже не думал, сможет ли сам, хватит ли сил исполнить его. Да и об этом ли было ему печалиться?! Рядом много молодых, энергичных, достаточно знающих и усидчивых что немаловажно! - специалистов. Надо только зажечь их, благословить - и пусть пашут, дело благородное!..

Он откинулся на минуту в кресле, прикрыл глаза. Сейчас он испытывал не только радость, - может, и вовсе он не испытывал ее, а вот усталость была. Усталость удовлетворения. И опять ему вспомнился тот парень-таксист, с широким от смеха ртом и удивлением в синих глазах. "Надо же!.. - как будто говорили они. - А я и не знал, что такие памятники тоже бывают..."

- Бывают... Могут быть!.. - вслух произнес Василий Гаврилович и подумал, что неплохо было бы поговорить сейчас с Кислицыным. Умный мужик, толковый, обстоятельный в рассуждениях, может быть и преемник его, - что он скажет?

Василий Гаврилович снял трубку, набрал кислицынский номер. Тотчас же отозвались. Он успел сказать только: "Але!", как чей-то женский голос, не спрашивая, кто звонит и зачем, отрезал:

- Совещание! - И бросили трубку.

Ну, погодите же!.. Он насупил брови и провел ладонью по лысине. Хм!.. Совещание... Летучка уже! А он и забыл... Выходит, начался новый рабочий день. Поднял глаза, а в дверях - удивленная секретарша:

- Василий Гаврилович?! Когда же вы, как?..

- Прозевала, матушка, - засмеялся он, поднимаясь навстречу. - А я успел, целую вечность сижу здесь, а ты все спрашиваешь, спрашиваешь... - Посмотрел на нее благодарно, помолчал, потом опять улыбнулся: - Зови всех ко мне. Будем работать!