Сбойка (Яков Хелемский)

...В тридцать четвертом пейзаж активно менялся. Старый Охотный ряд, приземистый и обветшалый, уже успели снести. Здание нынешнего Госплана еще только рождалось - за оградой работали экскаваторы, они углубляли котлован. Гостиница "Москва" поднималась вся в строительных лесах.

Сквер на площади Свердлова - не тот, что перед фронтоном Большого театра, а тот, что был между "Метрополем" и тогдашним "Востоккино", - окружили деревянной оградой, выкрашенной в зеленый цвет. Внутри ограды расположился шахтный двор, где за рабочую смену вырастали груды грунта, выданного на-гора, где, потеснив кусты, возникли наспех сколоченные времянки - конторки, склады, управленческие бараки; где были сложены в штабеля рельсы, арматура, крепежные балки с вычурными иноземными названиями - лангарины, марчеланы, штендеры; где пахло свежим тесом и сыроватой землей. Среди этого нагромождения работал копер, поставленный над стволом шахты, обнесенный дощатой башенкой, увенчанный фанерной фигурой проходчика с отбойным молотком.

Мимо ограды и копра привычно двигались пешеходы, трамвай, высекая дугой искры, поднимался по Театральному проезду.

Тесовые ограды и вышки Метростроя естественно вписались в городской пейзаж. Шахта, заложенная напротив Большого, значилась под номером двенадцать.

Это место было мне знакомо. Именно здесь я несколько раз спускался под землю, когда писал очерк о бригаде проходчиков, возглавляемых Колей Краевским.

Внизу, в полумраке тоннеля, среди влажно блестевших известняковых стен, вагонеток, насосов, шлангов, под непрестанной капелью, при неумолчном грохоте пневматических буров, бригадир в своей брезентовой шахтерской робе и резиновых сапогах казался мне богатырем. И правда, когда Коля вместе с друзьями крошил породу, преодолевая плывуны, работал по колено в воде, приказывал, ободрял, шутил с девушками-откатчицами, ругался с инструментальщиками, - в эти часы, веселый, требовательный, одержимый, он был неотразим.

На земной поверхности Краевский выглядел менее романтично. Когда после трудной смены Коля выходил из душевой, выяснялось, что это обычного сложения парень, рябоватый, большеглазый, с гладко зачесанными назад, еще не просохшими волосами, в пестрой тюбетейке, надетой набекрень.

Человек незаурядных способностей, Краевский стал впоследствии крупным специалистом, начальником строительно-монтажного управления. Но в этом качестве мне его наблюдать не приходилось. Я по сей день вижу его таким, каким он был в сентябре тридцать третьего, в момент сбойки, во главе сквозной бригады, составленной из лучших проходчиков двенадцатой шахты. Навстречу Николаю со стороны Охотного ряда прокладывала путь под землей такая же бригада, созданная на шахте номер десять.

Штольни должны были соединиться двадцать пятого числа. Задача оказалась нелегкой. Порода выдалась крепкая, между сменами приходилось взрывать ее аммоналом, чтобы подготовить фронт работ. Буры отбойных молотков закаляли с особой тщательностью. Между тем штольня шла под уклон, уровень воды местами поднимался до семидесяти сантиметров, а водоотливная система еще не была отлажена. Механический насос не справлялся с откачкой. Приходилось вычерпывать воду вручную.

Рис. 28. На станции 'Маяковская' в часы бомбежки

Волновались маркшейдеры - верен ли их расчет, с какой точностью сойдутся тоннели, будет ли выдержан намеченный срок?

Обе бригады вышли на финишную прямую на два дня раньше.

Мне посчастливилось. Двадцать третьего я спустился в шахту с очередным звеном проходчиков. Сапоги зашлепали по скользким доскам, по воде, в которой дрожали отражения ламп.

Расчистив завал, образованный недавним взрывом, поставив раму крепления, ребята взялись за отбойные молотки. Вдруг Николай, уже третью смену находившийся в штольне, поднял руку. Его брезентовая куртка, надетая прямо на голое тело, распахнулась. Краевский обратился в слух. На лице, припорошенном пылью, блеснула улыбка. Издалека донесся приглушенный грохот. За пластами породы уже слышались голоса.

- Замалдинов топает, - крикнул Коля. - Давай вперед!

Бригада взялась за пневматический инструмент. Краевский провел тыльной стороной ладони по лбу, стер пот, набегавший на глаза, и врезался в грунт. Бур мягко вошел в истончившуюся преграду. Образовался просвет. Коля ринулся расчищать его кайлом. И вот наконец с той стороны, низко пригнувшись, шагнул улыбающийся малый в такой же робе и мокрых сапогах, радостно заорал, сгреб Краевского. Это был Вазых Замалдинов, вожак встречной сквозной бригады.

Между тем просвет стремительно увеличивался. Его расширяли с обеих сторон. Замерцали огни встречной штольни, возникли чумазые лица замалдиновских ребят. Объятия стали всеобщими. Ликовали проходчики и маркшейдеры, девушки, вычерпывавшие воду, и дежурные механики. Фоторепортер бежал по мокрым доскам, снимая на ходу и ослепляя всех магниевыми вспышками.

Через полтора с лишним года, в тридцать пятом, в первомайском номере газеты "Руде право" появилась корреспонденция Фучика, приуроченная к пуску нашего метрополитена. Называлась она "Краткая история московского метро", состояла из тринадцати глав, крохотных, но емких, и была среди них "Глава девятая, в которой бригада Замалдинова без дипломатических переговоров перешла границу".

Юлиус Фучик описал сбойку со слов руководителя встречной бригады, как бы глядя на это глазами Замалдинова...

Краевского, к сожалению, уже нет в живых.

Я до сих пор вижу осыпающийся пролом в полутьме тоннеля и потного, измученного, улыбающегося Николая, встречающего бригадира с десятой шахты.

И еще одно воспоминание.

Через неделю после сбойки Краевский, только что назначенный горным десятником, вертя на пальце тюбетейку, выслушивал мои вопросы и неторопливо отвечал - требовались завершающие штрихи для очерка, уже вчерне написанного.

- Нашу сквозную перебросили во второй забой, - говорил Николай, - движемся опять в сторону десятой шахты, но уже по тоннелю "б". К Октябрьской годовщине произведем новую сбойку...

Дело происходило тридцатого сентября. День был погожий, по-летнему синий, праздничный. Москва встречала участников знаменитого Каракумского пробега. А высоко-высоко над нами, над копром, над площадью, в чистейшем небе отчетливо поблескивала белая точка - стратостат под командованием летчика Георгия Прокофьева поднялся на девятнадцать километров. Для тогдашнего времени это была наивысшая точка высоты, достигнутая человеком.

Мы стояли с Краевским, задрав кверху головы.

Тот давний осенний день, сияющий и неоглядный, для меня да и для всех, кто его помнит, существует в трех измерениях. Его держали на своих плечах проходчики, углубившиеся тогда в московскую землю. Его наполнили простором водители, прошедшие на отечественных машинах многие тысячи километров, пробившиеся сквозь каракумские пески и триумфально вернувшиеся в столицу. Его осенили своим полетом три стратонавта, поднявшие потолок мира.

Из книги: Хелемский Яков. За холмами - Гренада. М., 1977.

До чего мы все-таки богаты 
Мужеством, улыбкой, простотой. 
Самые веселые ребята 
Создают московский 
                Метрострой! 
И потянет, чтобы, 
                в шахтах роясь, 
В меру сил достойна 
                  и строга, 
На груди советского героя 
Рядом с орденом была 
                     твоя строка! 
И не так вот, не за профиль 
                           резкий, 
Не на слово, впереди других - 
Первым бригадир Краевский 
Входит в мой краснознаменный 
                          стих. 
Он идет, по грудь покрытый 
                         славой, - 
Никогда его бригада не сдала! - 
Он идет, как командир, и справа 
В ногу с ним идут его дела. 
Мир смеется, граждане 
                    светлеют, 
Теплый свет отодвигает тьму, 
Бригадир идет, и с Мавзолея 
Улыбаются вожди ему. 
Над землею самолеты вьются, 
Дирижабли плавают... А тут 
Самых лучших качеств 
                    и конструкций 
Люди знаменитые идут. 
Не лицом, и не расцветкой 
                         кожи, 
И не легким шрамом на губе, 
Чем-то большим все они похожи, 
Эти родственники по борьбе, 
Эти люди золотого сердца, 
Улыбающиеся хитро 
С фотографий наших 
                 стратосферцев, 
С карт челюскинцев, 
С витрин метро. 
Скромный взгляд, 
               нелипнущее имя... 
Но такими без словесных риз - 
Песни создаются. И такими 
Строится в стране 
                 Социализм!