Инженер Шмидт (Г. Медынский)

...Вот Харитон Михайлович Шмидт, инженер, строитель станции "Кропоткинская" (тогда она называлась "Дворец Советов"). Из всего многообразия людей, с которыми сталкивала меня работа над историей метро, он мне как-то особенно полюбился.

На строительство метро он приехал с Днепростроя, где работал инженером под руководством П. П. Ротерта, ставшего затем начальником Метростроя. Была осень 1931 года. Управление занимало тогда две небольшие комнаты в доме № 3 по Ильинке, а в остальных выселяемые учреждения перевязывали тюки своих дел. В комнатах было пусто и неуютно - столы плохонькие, залитые чернилами, шкафов совсем не было, в углах стояли рулоны бумаги. Шмидт понимал, что эта внешняя неустроенность отражала сегодняшний день строительства. Метрострой только организовывался, и Шмидт был рад, что попал к самому началу. Но начало это рисовалось ему другим - что он будет строить тоннели, что-то еще, чего он сам в точности не представлял. Из разговоров с товарищами он, однако, знал уже, что специалистов этого дела, по существу, не было. Кое-кто бывал за границей, видел метро, другие просто интересовались, кое-что читали о нем, но не знали, как приступить к делу. А третьи вообще не представляли себе, что и как предстоит строить.

Рис. 27. Москвичи слушают сообщение о нападении гитлеровской Германии

Плохо представлял это и Шмидт, но никак не сомневался в том, что метро у нас будет.

- Сделаем!

Но Ротерт несколько охладил его пыл: он предложил ему отдел вспомогательных работ - строительство бараков и прочих вспомогательных служб.

- Меня, Павел Павлович, интересуют основные работы, - осторожно заметил Шмидт на предложение Ротерта. - А строить бараки и прочую ерунду...

- Сами вы ерунду говорите! - неожиданно вскипел Ротерт. - Так может говорить тот, кто не понимает дела. Достать первое бревно, найти первого рабочего и дать ему крышу над головой, отыскать жилье для рабочих, которые начнут строить для будущих рабочих - да из всей этой "ерунды", как цыпленок из скорлупы, выходит все строительство. Глупости вы говорите, Харитон Михайлович. Вы - днепростроевец и должны понимать.

Упоминание о Днепрострое устыдило: Днепрострой для Шмидта был незабываемым куском жизни и видел он его не с одной, а с разных и очень разных сторон. Вернее даже, он не просто видел его, а пережил. Днепрострой был для него ярким образцом того, на что способна Советская страна. И никогда не раскаивался Харитон Михайлович в том, что из двух возможностей - аспирантуры в Ленинграде и Днепростроя - он в свое время выбрал последнее. Днепрострой дал кругозор, большие горизонты жизни и громадный организационный опыт. Днепрострой разрушил предрассудок о сезонности строительного дела, он поднял строительное дело на индустриальную ступень и стал школой большого социалистического строительства.

А Ротерт тем временем продолжал:

- Московское метро - строительство мирового значения. А успех строительства решают не отдельные удачи и тем более не мелкое тщеславие, а весь разворот работ, организация, система строительства. А все это определяется в подготовительный период. Вы прошли днепростроевскую выучку и нужны именно здесь. Да и к характеру вашему это подходит. Ведь вы непоседа. А с основными работами успеете. Метрострой только начинается. Поработаете и вы. Всем хватит.

Одним словом, Харитон Михайлович согласился, а согласившись, увлекся - такова натура, и впрямь непоседа.

Несколько дней он ходил, не поднимая глаз, - ему было стыдно, что в таком великом деле он оказался где-то на запятках, и терзался самыми противоположными переживаниями. Но терзаться было некогда, нужно было работать. А как работать, если метро втискивалось в сверстанные уже планы, действительно, как безбилетный пассажир в плацкартный вагон. Нужен лес. Говорят, что в Архангельске занаряжено 85 вагонов, отгружено два, а в наличии несколько возов. Нет кирпича, совершенно неясны источники поступления алебастра, фанеры, теса, досок. И постепенно откуда-то приходило сознание, что все исправимо, и теперь ему стыдно было оттого, что он, как настоящий оппортунист, временные затруднения принял за непреодолимые препятствия. А потом и эти переживания, перебродив, перегорали, так как дело требовало своего.

- Харитон Михайлович, как с гвоздями? Гвоздей нет.

- Ну, если нет, будем старые дергать.

Дергали старые гвозди, выпрямляли. Не было инструмента - "собирали по жителям - где лом, где лопату", - вспоминает бригадир Савин. Прораб Жуков принес свой личный инструмент и сдал в общее пользование. Что поделаешь, не сразу Москва строилась.

Одним словом, тысяча дел, и все срочные. И в этом закипающем потоке строительных будней нашла свою стихию горячая натура Шмидта. В кожаной куртке и такой же фуражке, в больших болотных сапогах, он рыскал по Москве, выискивая дворы и уголочки, где можно было приткнуться с шахтой, пристроить гараж, мастерскую, ездил вокруг Москвы, выглядывая участки для рабочих поселков. А являясь в управление, он приносил с собой шутку и бодрость своей натуры - Шмидт всегда говорил громко, взволнованно, с богатой мимикой и широкими жестами, потому что его все задевало и он ни к чему не был равнодушным. Бывают ведь слова холодные и мертвые, как ледышки. А в каждом слове Шмидта жизнь. На собрании ли, у себя в кабинете или в частной беседе - где бы ни говорил он, за каждым его словом чувствовалось то, чем он живет. Он говорил убежденно, горячо, говорил зло, возмущенно, говорил радостно, но никогда не говорил равнодушно. И людей он не любил холодных и бесстрастных, с ничего не выражающими глазами, не любил бездушного отношения к делу. И люди любили его.

...А Ротерт был прав: успеете, всем хватит.

И вот Шмидт в Метропроекте, начальником отдела основных работ. Перед ним карта - геологический профиль всей трассы. Три громадных языка плывунов, образованных долинами когда-то протекавших речек Ольховки, Чечеры и Рыбинки. Когда-то здесь крепостные мужики гатили вязкие болотины, бабы полоскали белье в илистых речках и ребята ловили плотву. Теперь над Ольховкой стоит Казанский вокзал, а по берегу Рыбинки прошел Митьковский путепровод. Вот пятнадцатиметровая подушка плывунов под улицей Кирова, тогда еще Мясницкой, - ее нужно прорезать вертикальными шахтами и под ней уже пойти тоннелем. Вот такие же массы плывунов в глубинах Арбатского и Фрунзенского радиусов, там трасса пройдет над ними, мелким залеганием.

Глядя на карту, Шмидт хватал иной раз себя за давно не бритую щеку: "Работы-то! Сколько работы! А главное сроки!"

Все это заставляло не просто перенимать опыт других, капиталистических столиц, а по-новому продумывать каждый шаг, каждый этап работы. Но это не пугало, а подзадоривало.

Подзадоривали и иностранные эксперты, съезжавшиеся в Москву для консультации, немцы, англичане, французы. Шмидта порой раздражал их заносчивый вид, это молчаливое посасывание трубки, роговые очки и многозначительность тона, будто у постели больного. Через целые тома их заключений лейтмотивом проходила мысль: трудно, долго и дорого, а за всем этим стояло одно - закажите нам щиты, пригласите нас. Шмидт слушал их, порой поддакивал, что-то мотал на ус и про себя думал: "Ничего! Сделаем сами".

И сделали. Двадцать первую шахту, например, у Красных ворот советчики рекомендовали проходить косым шпунтом, а пройти ее удалось только опускными колодцами "биноклем"...

Вот решением парткома Метростроя Шмидт идет на пятую дистанцию - Волхонка, Дворец Советов. А эта пятая дистанция оказалась на редкость интересным делом. Не углубляясь в землю на большие метры, как при закрытом способе, и не вскрывая всю улицу, как в Сокольниках, здесь, на задворках Волхонки, нужно было построить тоннель по частям, не нарушая равновесия грунтов, на которых покоилась безопасность окружающих зданий. Правда, особо ценное здание было одно - Музей изящных искусств с его знаменитой колоннадой и отчасти - здание комакадемии, остальные - кандидаты на слом, в том числе один дом совсем древний, как говорят, помнивший смуту и воцарение династии Романовых...

Строили так, как никогда еще и нигде не строили: вдоль линий, где по плану намечались стены тоннеля, через большие промежутки рылись колодцы и заполнялись бетоном, между ними рылись новые колодцы и так до тех пор, пока из них не получались готовые стены. Так же, по частям, вслед за этим подводились перекрытия, и дома незаметно оказывались стоящими на сводах тоннеля. Теперь только вынуть оставшийся под сводами грунт - и тоннель готов.

Я, помню, в это время зашел в контору пятой дистанции на Волхонке и вижу стенгазету, в стенгазете вопрос: "Что снится Шмидту?" На рисунке значился человек - коротышка, с мясистым носом, высоким, выдающимся лбом и орлиным взглядом, на голове наполеоновская треуголка, а кругом... кругом бесконечный ряд знамен. Под рисунком ответ на вопрос: "Отвоевать все метростроевские знамена".

Шмидт усмехался, но не возражал. Да, это были "волочаевские" дни!

...Потом встречали первый, пробный поезд на станции "Дворец Советов". Блестящий и торжественный прошел он мимо радостных строителей станции. Шмидт встретил и проводил его взволнованно поднятой рукой. А когда в тоннеле скрылись хвостовые фонари поезда, он вдруг сказал:

- Ну, вот и все. Кончили! Последний день.

Из книги: Медынский Г. Ступени жизни. М., 1980.