Битва под землей (В. Полежаев, начальник Управления Метростроя в 1958 - 1972 годах, Герой Социалистического Труда)

Так мне хочется назвать рассказ о событиях, из которых начинала складываться летопись Метростроя.

Все в целом - большие и малые - дела первой очереди можно назвать одним словом - мужество. Только в это понятие нужно вложить нечто большее, чем просто смелость, упорство, целеустремленность. Это еще и взросление, мужание.

Комсомол 30-х не успел встать на мирные рельсы. Лопату и кирку он брал в руки, как винтовку. Все, что делал тогда комсомол, бралось с бою, яростно, стремительно, по первому приказу, без сомнений, без размышлений о том, какой силы и численности стоит перед тобой враг. Да и не было у нас времени для таких раздумий.

Зато как интересно было все нам! А как хотели мы все и обо всем знать!.. Горячие головы, мы постепенно узнавали цену мастерству, убеждались в силе техники. Мы быстро взрослели, скоро мужали - вот в чем еще заключалось мужество тех лет.

Мой рассказ - о первостроителях метро, которые сами выбрали себе подземный "университет" и стали первыми выпускниками этого единственного на земле учебного заведения.

Как и тысячи моих сверстников, я пришел в Метрострой по комсомольской путевке, с огромным желанием работать. Недра земли встречали неласково. Природа, будто испытывая наш характер, придумала самое капризное напластование пород, невероятно мощный слой плывунов. Ничего не стоило по неопытности "раздразнить" их, завалить дома, стоящие в буквальном смысле на песке. Ведь плывун - не просто "сыра земля". Он неохотно отдает воду, предпочитая двигаться кашеобразной массой. Фильтрующие колодцы и первые глубинные насосы откачать воду не могли.

С великими трудами приходил опыт. Расскажу для начала один случай, хотя он произошел несколько позже, когда я считался уже опытным проходчиком и мне доверялись сложные работы, такие, например, как пробивка фурнели. Это подготовительная операция для разработки тоннеля. Работать в фурнели тесно даже не очень крупному человеку. Помню, было пройдено уже порядочно, когда я заступил на смену. Внизу в штольне стоял Дмитрий Андреевич Емельянов - 60-летний старик, замечательный мастер проходки. Еще до революции он строил тоннели в Швеции и Австрии. Пришел Емельянов на шахты мальчишкой и выдвинулся в мастера исключительно благодаря необычайному своему таланту. На Метрострое он был начальником участка. Рядом с ним я чувствовал себя спокойно, уверенно. К тому же мне казалось, что в проходке я уже прошел огни и воды.

Работал отбойным молотком. Шли все хорошие, крепкие породы - известняки, карбонные глины, - и вдруг камень. Сообщил вниз Дмитрию Андреевичу. Он посоветовал оконтурить, то есть определить размеры. Потихоньку стал я подбираться под камень со всех сторон и скоро выяснил, что валун размером чуть больше диаметра фурнеля. Вдруг камень шевельнулся и зажал мою руку. Непонятно откуда, сначала медленно, а потом все сильнее повалилась, полезла ледяная каша. Плывун!

Случилось, что я, сам того не ведая, открыл пробку в дне оврага, заполненного водой и мельчайшим песком и илом. Этой пробкой был камень, который я неосторожно пошевелил, и теперь вся огромная масса жидкой грязи поползла в штольню.

- Прыгай! - кричали мне снизу.

Но спрыгнуть я не мог - рука была зажата, как в капкане, и постепенно я начал захлебываться.

Понять ситуацию, в которой я оказался, сумел только Дмитрий Андреевич.

- Рви руку! - крикнул он так, что я сразу понял - вырваться надо хотя бы такой ценой. Дернул руку. У меня была полная уверенность, что кисть моя осталась под камнем, и почувствовал, что лечу вниз. В тот раз все обошлось, только метку на руке навсегда заработал.

Этот случай я рассказал специально для того, чтоб вы могли представить, сколько коварных сюрпризов готовило нам, совсем еще неопытным проходчикам, подземное царство Москвы. Геологическая карта трассы, казалось, должна была предупредить нас. Ведь по ходу трассы на глубину заложения тоннеля бурятся скважины, расстояние между ними обычно около 50 метров. Кажется, ничего серьезного не может проскочить сквозь такой частый гребень, но вот глубокий и узкий овраг - может. А плывун - это и есть чаще всего древнее русло реки, ров, овраг, столетиями заполнявшиеся песком, илом, пропитанными водой.

Плывун очень трудно, но необходимо остановить. Во что бы то ни стало! Опасность не только в том, что жидкая грязь неудержимо заполняет выработки. В том месте, которое занимал плывун, образуется пустота, и почва садится. А ведь метро идет под центром города, над нашими головами живут и ходят люди. Если плывун не удержать, рухнут дома, в образовавшуюся воронку провалятся улицы...

И так все время. Каждый новый шаг - новые сюрпризы и загадки. Но иначе ведь и не может быть. Забой - это не что-то застывшее. Продвигаясь вперед, он все время меняется, все время требует новых решений. Решать же приходилось без учебников. Безопасная крепь, например, - как ее ставить? Учила жизнь: малейшая оплошность - и затянутая досками кровля начинала угрожающе "петь" под тяжестью тысячетонной толщи грунта.

Во время сооружения первой очереди применялись различные способы проходки тоннелей, самым простым был открытый. Роется котлован глубиной 10 - 12 метров, на дно которого укладывается бетон. На бетон четыре слоя гидроизоляции, каждый слой промазывается горячим битумом. Сам тоннель сооружается из монолитного железобетона, с внешней стороны тоже оклеенного гидроизоляцией.

Когда тоннель прокладывался в водонасыщенных грунтах, то предварительно снижали уровень грунтовых вод. Для этого по краям котлована бурятся скважины, туда опускаются металлические трубы и насосом откачивается вода. Случалось, что этот простой и удобный способ не помогал. В таких случаях приходилось прибегать к заморозке. В скважины опускаются заглушенные снизу трубы, а в них вставляют другие, по которым пропускается рассол хлористого кальция, охлажденный до минус 25 градусов Цельсия. Постепенно вокруг труб образуются ледогрунтовые цилиндры. Все увеличиваясь, они соединяются между собой. Тогда можно снова вести проходку.

Без долгих слов понятно, сколь удобен открытый способ. Но применять его нам доводилось редко, - трасса первой очереди проходила через самые оживленные районы Москвы.

Я не буду занимать место и внимание описанием различных имевшихся к тому времени методов подземной проходки, скажу только, что все это очень трудоемкие и медленные способы строительства, и если мы испробовали их почти все, то объяснялось это, конечно, не нашей любознательностью, а только отсутствием техники, позволяющей освоить самый экономичный и прогрессивный - щитовой.

Первый щит появился на Метрострое в 1933 году. За очень большие деньги он был куплен в Англии.

Щит - это гениально простое приспособление - сыграл в тоннелестроении роль не меньшую, чем паровой двигатель в истории развития транспорта.

Щит - это огромный стальной цилиндр диаметром около 6 и длиной от 4,5 до 6 метров. Для сооружения станционных тоннелей применяется щит большего диаметра, около 10 метров.

Назначение щита - удерживать породу от обвала, отсюда и название. Под защитой его стальных стен производится монтаж кольца тоннельной обделки. Для того чтобы двинуть щит, порода перед ним выбирается на одну заходку (1 метр). Затем 36 гидравлических домкратов, каждый из которых развивает давление до 90 тонн, упираясь в последнее кольцо тоннельной обделки, толкают огромный цилиндр вперед. После подвижки щита домкраты убираются, и начинается монтаж очередного кольца, которое состоит из чугунных тюбингов или железобетонных блоков. Вот, пожалуй, и все, что необходимо знать о работе щита.

Начиная осваивать новый метод проходки, мы знали о предстоящей работе немногим больше. И это была не вина, а беда наша. Но мы твердо знали: как только появится возможность, мы изучим это дело до самых корней. Таков был наш принцип. Как только английский эксперт Баррет появился на шахте, его засыпали вопросами. Помнится, Баррет был очень удивлен: "Зачем вам, простым рабочим, нужно знать это? Такие вопросы должны интересовать инженеров! Это совсем не ваше дело..."

- Наше, - ответил ему бригадир первой щитовой бригады Краевский, - очень даже наше...

Теперь темпы проходки тех лет могут показаться низкими, но каждый из вас понимает цену "первым шагам" щитов под Театральной площадью. И говоря сейчас о главных делах Метростроя, я без колебаний ставлю освоение щитовой проходки на второе место после главного события - начала строительства.

А теперь я снова должен вернуться к московской гидрогеологии. Плывун - самый грозный, самый опасный наш противник - должен был стать непреодолимым препятствием для щита. Посудите сами - труба диаметром в шесть метров входит в плывун. Одного мгновения будет достаточно, чтобы жидкий грунт проглотил щит и заполнил пройденный тоннель, а это катастрофа не только для сотен проходчиков, но и для тысяч ничего не подозревающих людей на поверхности. Удержать жидкий, неустойчивый грунт при огромном сечении щита не представлялось возможным. И вот тут впервые прозвучало на Метрострое сразу ставшее знаменитым слово "кессон".

Конечно, есть и более трудные испытания человеческих сил, чем кессон. Летчики на современных сверхзвуковых перехватчиках, водолазы на большой глубине испытывают большие перегрузки. И все же мне хочется назвать героями всех своих товарищей, прошедших испытание кессоном. Их очень много, тысячи, и никто из них даже в шутку не называл себя героем. И все же я знаю, что где-то в глубине души они гордились тем, что прошли кессон. Это чувство вроде того, которое отличает бывалого солдата, прошедшего крещение огнем, от начинающего боевую жизнь новичка.

Что же такое кессон? Многие знают о водолазном колоколе - стальной полусфере, которая опускается под воду. Нижняя часть колокола открыта, через нее водолаз входит и выходит. Находящийся в замкнутом пространстве воздух не пускает воду. Все очень просто.

Кессон в принципе тот же колокол, только положенный на бок. В герметически закрытую камеру нагнетается сжатый воздух, его подают до тех пор, пока давление не останавливает напор слабого, водонасыщенного грунта. Сжатый воздух отжимает своим давлением грунтовые воды и осушает породу. Люди входят в кессон через шлюзовую камеру с герметическими дверями. Разрешают работать здесь не более двух - четырех часов в зависимости от давления.

При сооружении первой очереди этот способ применялся очень широко. В добровольцах, желающих работать в кессоне, никогда не было недостатка, хотя, прежде чем получить допуск, предстояло пройти чистилище - поликлинику. Врачи просто свирепствовали, отсеивая, казалось, вполне здоровых людей.

Таким вот образом был отлучен от кессонных работ и я. Повторные осмотры - я еще несколько раз пытался протиснуться в "игольное ушко" - успеха не дали, и теперь я рассказываю об этом интереснейшем и очень нелегком способе работ со слов товарищей.

Кессон, пожалуй, не только одно из самых трудных дел, каких немало в работе тоннельщиков, но и одно из самых опасных. Здесь необходимо строжайшим образом исполнять требования техники безопасности. Нам долгое время удавалось избегать несчастных случаев, но один раз все же не уследили.

Почти 40 лет прошло с тех пор, но я не могу спокойно вспомнить об этом. Что же может быть страшнее, чем пожар в герметически закрытой камере, куда под давлением нагнетается обогащенный кислородом воздух? Сейчас нелегко восстановить детали этого страшного события, подробности стерлись, осталось только ощущение бессилия и ужаса. В кессоне погибали мои товарищи.

Пожар возник при проходке перегонного тоннеля между станциями "Охотный ряд" и "Дзержинская". Вспыхнула пакля, лежавшая у самого шлюза. Трудно сказать, что стало причиной пожара: было ли тут самовозгорание или виновата искра от случайного соударения металлических предметов. Пламя отрезало людей от выхода.

Вот что писал об этом мой товарищ, начальник комсомольской шахты № 12 Я. Ф. Тягнибеда:

"В двадцатых числах сентября у нас появился мощный плывун. Давление воздуха было поднято до двух атмосфер, но поток песка и воды остановить не удалось, и тогда мы подняли давление до 2,5 атмосферы. Обстановка в кессоне стала тяжелой, температура подскочила до плюс 40 градусов Цельсия, воздух сделался густым и тяжелым. В трех шагах нельзя было рассмотреть человека, но и при этом давлении удержать плывун мы не могли. На работающих людей шли сверху песок и вода, потоки грязи забивали "ноги", щит не двигался вперед, лез вверх. И все же в результате героических усилий комсомольцев самая мощная часть плывуна была пройдена, вода наконец приостановилась, плывун стал успокаиваться. И вдруг мне сообщили: "Пожар в кессоне!" Не помню, как я добежал до шлюза. Картина была жуткая.

Огонь через клапаны накладных труб уже перебросился в тоннель. Свист сжатого воздуха, огонь, едкий дым, крики рабочих. Особенно ужасно то, что не было никакой возможности проникнуть в кессон. Пламя неистовствовало у самого шлюза. Семьдесят человек в кессоне! Как спасти их жизнь? В первый момент словно столбняк поразил меня, но продолжалось это, наверное, не больше минуты..."

Вывести людей из кессона можно только через шлюз. Другого пути нет. Но ведь шлюз нельзя проскочить мгновенно, как прыгают через костер. Для того чтоб покинуть кессон, рабочие должны пробыть в шлюзовой камере определенное время, иначе неизбежна кессонная болезнь - "заломай", как говорили у нас. Можно было до предела сократить этот срок, но совсем обойтись без него нельзя. Трудно понять и трудно представить себе как, но спасателям удалось провести рабочих через горящую шлюзовую камеру. Теперь надо было уходить из шахты. Вот тут все, кто находился в зоне пожара, на деле убедились в мудрой предусмотрительности правил техники безопасности.

В свое время было много споров, строить или нет шахту № 12-бис. Строительство этого запасного выхода отнимало, безусловно, силы и время, но руководство настояло - и аварийный выход был пройден. И вот теперь он оказался единственным путем к спасению для десятков рабочих, так как пробиться к стволу по шахте № 12 было уже невозможно. Пожар же бушевал все сильнее, и тогда было принято решение пойти на самое крайнее средство - снять давление в кессоне.

"Плывун пошел в камеру, щит был сразу же затоплен. В тоннель со страшной силой прорвались вода и песок. Инженер Штерн и бригадир Ребров, работая по горло в воде, сооружали перемычки. Им удалось остановить воду...".

При спуске плывуна на поверхности образовалась воронка. К счастью, место было пустынным. Мы сумели вывести из зоны пожара и затопления всех работников. Не удалось спасти одного только инженера Чистякова, который погиб, героически спасая людей, в пожаре.

Я рассказал об этом трагическом случае для того, чтоб у вас не создавалось впечатления, будто все в нашей работе шло счастливо и гладко. На строительстве первой очереди люди работали, как в бою. Каждый новый шаг был шагом в неведомое.

Вот еще один случай, он относится к разряду несчастий, которые невозможно предусмотреть. Авария произошла при сооружении станции "Охотный ряд".

Был жаркий июльский день. С самого утра сильно парило, и к полудню разразился один из тех московских ливней, которые в одну минуту превращают улицы в бурные реки. Под землей об этом, конечно, ничего не знали. В это время мы были заняты бетонированием станционного тоннеля, работы подходили к концу, оставалось не более трех метров свода, закрытых временной деревянной крепью. Вдруг, как говорится, без всякого предупреждения, в щели между досками затяжки хлынул поток воды, крепление рухнуло, вода быстро стала заполнять тоннель. Надо сказать, что, несмотря на полную неожиданность такой ситуации, не возникло даже намека на панику. Рабочие быстро вышли на поверхность через шахты № 10, № 11 и № 10-бис. Кое-кто, правда, не успел, им пришлось подняться на верхние этажи. В этой группе оказались и мы с бригадиром соседнего участка Гайтученко - старым шахтером, много лет проработавшим в Донбассе. Положение наше было незавидным. Вода отрезала нас от поверхности. Уровень ее быстро поднимался. В довершение всего внезапно погас свет, и мы оказались в кромешной тьме. Конечно, никто не мог знать, что электричество выключили специально, чтоб избежать поражения людей электрическим током. Скажу честно, в этот момент мне стало по-настоящему страшно. Ничего подобного мне не приходилось переживать. Я спросил Гайтученко, случалось ли что-нибудь похожее в его шахтерской жизни. Он ответил - нет. А через несколько минут вдруг сказал: "Давай, что ли, в последний раз закурим". От такого предложения волосы зашевелились у меня на голове...

Что же стало причиной аварии? Под Пушкинской улицей проходит впадающая в Москву-реку широченная труба городского водостока. Во время ливня она не выдержала напора и лопнула, как назло, именно над тем местом, где последние три метра тоннеля не были забетонированы. Увлекая грунт и песок, вода пошла в тоннель. Улица над местом разрыва трубы стала быстро оседать, и теперь вода, бежавшая по поверхности, образовала над нами целое "море". В конце концов грунт не выдержал и вся масса воды ушла в тоннель. Борьба с последствиями этой аварии заняла несколько дней. Несмотря на исключительно опасное положение, ни один человек не пострадал.

Вот два случая. Они произошли в самый сложный период жизни Метростроя, когда, кажется, не только многочисленные противники этого строительства, но и все силы земли поднялись, стараясь заставить нас отступить. Но разве можно было остановить разбег стройки? К тому же мы были хорошими учениками. Крепко запоминали свои ошибки и никогда больше не повторяли их.

Теперь вы знаете, как делается метро и что такое работа тоннельщика. И, наверное, самое время начать рассказ о людях.

Тысячи метростроевцев я знаю по имени, отчеству, еще больше в лицо, но когда я думаю о них, то множество голосов, лиц, характеров сливаются для меня словно бы в одно главное. Это главное - бригада.

Такая, как моя, - сквозная проходческая бригада шахты № 10 станции "Охотный ряд", - с которой я встретился однажды и уже не расстанусь никогда в жизни, хотя со временем я, как и все мои друзья, перестал быть ее официальным членом. Но кроме внешней есть ведь и другая связь, связь наших душ, и я знаю, что никогда, до самой смерти она не ослабнет...

Знаю, что будет трудно рассказывать. Каждый из этих людей достоин рассказа долгого, красивого. Каждый неповторим. Судьба собрала нас со всех концов огромной страны, и потому бригада была словно бы вся страна в миниатюре: русские, украинцы, белорусы, грузины, таджики, татары, евреи, чуваши - люди более чем двадцати национальностей работали в ней. Было нас семьдесят пять человек. Иногда мы считали так: 74 комсомольца, один беспартийный и одна девушка. При таком счете получалось на одного человека больше. Девушка Нюра Чекова была одновременно и комсомолкой. Таким образом, Нюра шла у нас за двоих. Наша единственная девушка не обижалась на эти шутки, а когда бралась за дело, могла доказать любому, что не напрасно ее числят за двоих.

Единственным пожилым человеком считался Сергей Рвачев. Прежде всего потому, что был женат. Во-вторых, он еще до прихода в метро имел солидный шахтерский стаж и по опыту годился всем нам в отцы. Он и правда стал всем нам вторым отцом.

Мы не знали, как ставить крепь, как работать отбойным молотком; толком не знали даже, как удобно и ловко одеться. Сергей учил нас первым шагам под землей. А что делал отбойный молоток в руках Рвачева, и не расскажешь. Порой мы бились, обливаясь потом, в какой-нибудь крепкой породе, и счет проходки шел на сантиметры. Приходил Рвачев, не торопясь осматривал грудь забоя, брал молоток, и вдруг, словно в сказке, твердый известняк начинал валиться большими кусками. Очень просто объяснял он эти чудеса. В каждой породе есть трещины, надо только уметь видеть слабину.

Любое дело, за которое брался он, без суеты и напряжения, словно бы само собой, начинало идти вперед, и сразу на душе становилось легко и весело. В отличие от иных "стариков" - старых шахтеров - Рвачев никогда не делал тайны из своего мастерства и по первой просьбе, без ломанья и насмешек показывал и рассказывал все, что знал.

Но не только под землей ценили мы пример и совет Сергея Рвачева. Думаю, не без его влияния у всех нас, членов большой бригады, сложились хорошие, дружные семьи. Сергей был замечательным семьянином, и все мы, сами того не замечая, и в этом старались быть похожими на него...

Рвачева я с благодарностью ставлю в один ряд с главными своими учителями.

Между мной и моей юностью пролегло ни много ни мало сорок лет, и порой я ловлю себя на том, что вспоминаю прошлое не совсем так, как было на самом деле. Порой бессознательно приукрашиваю, вижу в нем только красивое, яркое, смелое и как-то забываю о поте, холоде, опасностях и ошибках. Говорят, это вообще свойственно людям.

Надо сказать честно, очень тяжело давалась нам подземная наука, и то, что мы проходили ее быстрее и успешнее других, вовсе не делало ее легче. Трудно передать, как уставали мы первое время, как болели руки, ныла, разламываясь, спина, - порой казалось, что нам никогда не избавиться от этой боли, вечного переутомления. Тяжко приходилось даже очень сильным и выносливым парням, а ведь рядом с нами работали девушки, и они ни в чем не хотели отставать от нас. Я до сих пор удивляюсь, как нас, совершенно неподготовленных к новой сложной работе, не сломила ее тяжесть, как не испугали ежедневные почти нечеловеческие перегрузки.

Ведь несмотря на молодость и неопытность, мы не имели права плестись позади всех. Мы отлично понимали, что на наших плечах лежит часть огромной стройки и, если мы сдадим, задержаться придется всем. Что же помогло нам выстоять, без потерь пройти самый жесткий фильтр первых месяцев, что помогло нам стать бригадой - надежным и слаженным метростроевским коллективом? Думаю, наша дружба. Конечно, мы учились, овладевали профессией, становились разумней, спокойней, увереннее, и все же главной силой была дружба. О ней я и хочу рассказать.

Дружили мы беззаветно, готовы были пойти за товарища на смерть и поэтому жили абсолютно открыто - до конца, до самых сокровенных глубин души. Как-то совсем незаметно мы стали словно бы одним человеком, и потому малейшее событие, происшедшее с одним из нас, становилось известно всем. Да, мы были как один человек, потому что как единый организм реагировали на все, что происходило с каждым из нас. Я даже рассказать не смогу, какую уверенность в себе, я бы сказал даже - задорную самоуверенность, давало нам сознание этой нашей общей силы. Честное слово, мы не боялись ничего и никого на свете. Много раз за время сооружения первой очереди нам приходилось браться за самые на первый взгляд неодолимые дела, и не было случая, чтобы мы не справились.

Наша дружба, наше стремление слиться в одно целое доходило порой до забавных вещей. Например, одежда. Как-то после очередной зарплаты мы всей бригадой забрались в лучший московский универмаг и купили одни и те же рубашки, шляпы, белые брюки. С тех пор мы всегда были одеты одинаково.

А как весело мы жили! Однажды мы так смеялись на мосту, что какой-то милиционер забрал нас в отделение. Правда, пробыли мы там недолго, а когда уходили, то улыбался даже мрачный страж порядка.

Еще один случай запомнился мне на всю жизнь. Произошел он в день зарплаты. Бригада наша была сквозной - это значит, пять звеньев в пять смен закрывали все сутки. Зарплату принято было выдавать сразу на всю бригаду. Получив деньги, я обычно спускался в тоннель и выдавал сначала работающему звену, а уж потом всем остальным. В тот день деньги выдали поздно, но я все равно спустился в шахту. Сейчас уже не вспомню, но что-то тогда случилось. Совершенно автоматически я сунул пакет с деньгами и ведомостью под верхнюю перекладину крепи и бросился в забой. Сколько мы работали? В такие моменты не замечаешь ни времени, ни усталости. Помню только, когда я поднялся на поверхность, уже светились звезды и я был совершенно разбит. В полусне добрался до своих Филей и повалился на кровать. Проснулся я от крика и страшного стука в дверь. За окном - совсем темно, и первое, что я подумал, было: проспал от усталости целые сутки и теперь меня разыскивают. От такой мысли сон как рукой сняло. Полный ужасных предчувствий, подбежал я к дверям и увидел улыбающуюся физиономию Феди Черняева. В руках у него был пакет с деньгами!

Когда ребята закончили смену и выходили наверх, кто-то заметил пакет, заткнутый за верхняк. В пакете лежали деньги и ведомость. Конечно, ребята сразу поняли, что это их зарплата, и принялись смеяться над моей рассеянностью. И вдруг Федя Черняев - замечательный парень, он погиб во время войны - сказал:

- Ребята! Вася с ума сойдет, когда увидит, что деньги потерял!

Уж не знаю, бросили они жребий или просто договорились, только этот же Федя Черняев отправился с пакетом ко мне домой. От Охотного до Филей конец немалый. Было уже поздно, городской транспорт не ходил, и Федя, набравшись терпения, после очень трудной смены побрел пешком через всю Москву. Добрался он до Филей только в три часа ночи, а потом еще долго колотил в дверь и кричал, прежде чем сумел поднять меня на ноги.

С такой же замечательной самоотверженностью относились ребята и к работе, и, когда подходил случай и надо было выручать отставшее звено или ликвидировать аварию, никто не ждал приглашений. Оставались на следующую смену и работали столько, сколько было нужно.

Однажды, когда в забой прорвался плывун, под руками не оказалось ни пакли, ни тряпок - щели в породе необходимо затыкать чем-либо мягким. Вот-вот жидкая грязь должна хлынуть неудержимым потоком, но тут не растерялся Толя Захаров. Он головой заткнул отверстие, откуда сочилась ледяная подземная вода пополам с песком и илом, и так держал плывун до тех пор, пока не принесли необходимый материал.

Вообще Толя Захаров был человеком огромной силы воли и очень большой скромности. Однажды мы вошли в забой, посмотрели на Толю - и не можем узнать: лицо какое-то необычное, все в ярких красных пятнах. Спрашиваем: "Что с тобой, Толя, заболел?" Он молчит. Кое-как затащили его наверх, смерили температуру - сорок и две десятых! А ведь он и словом не обмолвился, что еле на ногах стоит...

Работая в метро, Толя окончил архитектурный институт. Уже в послевоенные годы встретились мы с ним, обнялись, старое вспомнили. Привел он меня к себе. Жил он, оказалось, в Симоновском... монастыре: комнатушка - келья настоящая, маленькая, темная. "Что же ты, архитектор, - говорю ему в шутку, - себе-то квартиру не спроектировал?" А их ведь четверо: он с супругой, сын да невестка, и - вот уж, действительно, люди - все четверо архитекторы.

Толя мой улыбается. "Есть, - говорит, - и хуже нас живут".

Так никто и не знал, что Захаров - известный уже архитектор в "склепе" живет. Ни разу не пожаловался, не попросил. Правда, совсем уже недавно квартиру он все же получил.

...Шло время, стройка двигалась вперед. Изменялись, конечно, и мы сами. Случилось важное событие и в моей жизни. Я женился. Жену мою тогда звали Леля, теперь она Ольга Акимовна. Рассказывать всю историю долго, да и не надо, скажу только, что между мной и Лелей стояла бригада.

Не подумайте, что ребята отговаривали меня. Они о Леле и не знали. Это была единственная моя тайна. Мучила же меня такая "глубокая" мысль: женюсь и уже не смогу днем и ночью быть с бригадой. Дружбу придется делить с любовью. Будет ли это честно по отношению к ребятам и т. д.

Пока я мучился над разрешением этих проблем, невеста моя взяла да уехала в Гжатск к матери. Тут все мои сомнения как рукой сняло. Потом и ребятам открылся. Бригада, конечно, дала "добро".

И вот телеграмма - еду! Тут-то я спохватился: у меня ведь всей мебели - кровать да тумбочка. Приедет Леля - даже посадить некуда. Хлопнул я себя по лбу, да поздно - надо встречать ехать. А вернулись, открыли двери... Я стою и ничего не пойму. В квартире новая мебель, стол накрыт, посреди огромный букет цветов - и никого...

Но вернусь к делам. Как раз в это время начинали мы строить станцию "Охотный ряд". Многие специалисты считали, что сооружение трехсводчатых станций в московских условиях невозможно. Скажу сразу - специалисты не напрасно пугали. Помню, когда мы разрабатывали здесь штольни и калотты, почти на всех участках горное давление было так велико, что верхние перекладины крепи глубоко вдавливались в боковые стойки. Казалось, вот-вот крепь не выдержит. Уши непроизвольно фиксировали каждый шорох, каждый непривычный звук. Признаться честно, мы входили в забой с большой опаской.

Но ведь мы строили замечательное сооружение - лучшее в мире метро. Мы хотели превратить наши станции и вестибюли в подземные дворцы. И вдруг здесь же будет станция "Охотный ряд", узкая, низкая, словно кротовая нора. Нет. На это мы были не согласны.

"Охотный ряд" будет трехсводчатым, решили метростроевцы.

Перед энтузиазмом юности не могло устоять ничто. Поддавался крепкий известняк, и отступали плывуны, смирялись подземные реки, и горное давление уравновешивалось рядами крепежных стоек и бетонных колец. И все же чем дальше, тем яснее становилось, что энтузиазмом, задором и силой такое большое дело можно только сдвинуть... Вот тогда и появился лозунг "Метростроевцы, за учебу!".

Мы учились не как-нибудь - все до единого человека. В кружках, техникумах, рабфаках, в конторках прорабов и красных уголках, сразу после смены. Книг, учебников, пособий почти не было, и мы старались не пропустить ни слова из объяснений, которые давали нам старые горняки из Донбасса, инженеры, техники... А как торжественно проходила сдача техминимума!

В клубе, с участием представителей горкома комсомола и руководства Метростроя, затаивший дыхание переполненный зал внимательно слушал экзаменуемого, стоявшего на трибуне. В таких условиях невозможно было отвечать плохо.

Многие бригады целиком сдавали экзамен на "отлично". А в итоге высшие баллы получили более 25 тысяч юношей и девушек. Это был еще один подвиг...

Так росла стройка. Взрослели, становились опытными специалистами вчерашние мальчишки, мечтатели, солдаты гражданской, шахтеры Донбасса, парикмахеры и девушки с чулочной фабрики... Так вырастал из воодушевленной общим делом, но все же очень пестрой толпы совершенно новый, могучий и монолитный коллектив строителей.

Метрострою предстояла еще длинная и славная дорога, и в конце первой очереди он был уже нацелен в будущее.

В заключение этой главы расскажу о двух памятных вещах, - ведь вещи навсегда сохраняют для нас мгновения пережитого.

Первая лежит в моем книжном шкафу. Это большой альбом. В нем хранятся остановленные щелчком фотоаппарата мгновения моей жизни. Когда я устаю, когда мне плохо, когда жизнь вдруг покажется тяжелой и грустной, я открываю этот альбом с самой первой страницы. Здесь моя, наша юность - бригада.

Рис. 30. Герой Советского Союза метростроевка Анна Егорова

Фотографии помутнели, время осело на них тусклой свинцово-серой пылью. Но со старых карточек на меня смотрят улыбающиеся молодые лица товарищей. Много фотографий, множество улыбок. Вся моя юность словно эта улыбка. Возвращение к ней, даже мысленное, согревает меня.

Столько дерзкого задора, песен (пели даже о кессоне!), радости, неизбывного веселья было в нас, что оно заражало всех вокруг.

Помню, на собрании по окончании строительства станции "Охотный ряд" опытный горняк из Донбасса, бригадир проходчиков Чернов сказал:

- Мы приехали сюда стариками, а стали комсомольцами!

А еще одной моей памятной вещи вы у меня дома не найдете. Она находится на станции "Охотный ряд" (ныне "Проспект Маркса") и видна издалека. Любой член нашей бригады покажет ее сразу. Это мраморная плита особой расцветки. Торжественно, в присутствии всей бригады, я установил ее здесь. Это была последняя плита. После мы оглянулись по сторонам и в какой уже раз замерли от восхищения.

Как волновались, как переживали мы в последние часы перед пуском.

Мы были несказанно рады: 
Дыханьем сдували последнюю пыль 
С ореховой балюстрады... -

писал поэт-метростроевец Г. Костров.

Утром 6 февраля 1935 года в московское метро вошли первые пассажиры. Две тысячи пятьсот делегатов VII съезда Советов.

В первом поезде метро было немало людей, побывавших во многих столицах мира, во всех известных метро. Они говорили, что только теперь увидели настоящий метрополитен.

Свет, воздух, пространство, красота. Но было в этом почти в буквальном смысле неземном сооружении и еще что-то...

"Наш метрополитен построен с душой", - сказал тогда Отто Юльевич Шмидт.

- Готовы к новым подземным боям! - рапортовали метростроевцы в день пуска метрополитена. Эти "бои" вот уже много лет непрерывно идут в московских недрах.

Литературная запись И. Цыбульского.

Из книги: Революционный держите шаг. М., 1973.